Чистая сила

И здесь мне вдруг представилось такое… Я подумал, что если истина что-то цельное, а по-другому быть не может, то… Если в каждом человеке есть частица этого великого и непознанного, а люди всеми веками своей истории стремятся достичь ее, истину, добраться до познания ее или хотя бы подобраться к ней поближе, то, чтобы получить ее, нужно сложить те частички, что есть в каждом человеке. А чтобы сложить их, нужно всем стремиться друг к другу. И человеку нельзя быть равнодушным к другому, к другим, ко всем, и он должен всегда помнить, что без частицы другого его частица как бы неполноценна — она есть, но только сама по себе: и ни человеку ничего не добавляет, ни он ничего не добавляет миру. Истина, как зеркало, но оно разбито, и по кусочку его дано каждому живущему (одному меньший кусочек, другому больший). Но кусочек этот, зеркальный осколок, так мал, что человек не может увидеть в нем самого себя, и он не может иметь потому настоящего о себе представления. Даже уже сложив два кусочка, можно увидеть больше. Но только когда все эти осколки можно будет (если можно будет) сложить в целое зеркало, только тогда человек увидит по-настоящему, что он такое есть в мире и для чего он в этом мире.

Так я думал, и так представилось мне, и сделалось мне радостно и тревожно. «Ну что ж, — сказал я себе, вставая (во все продолжение времени я сидел на скамье, в сквере напротив набережной; я и сам не помнил, как пришел сюда), — пойду искать Коробкина. Теперь его надо найти потому… потому, что старик просил». И больше ничего себе не говоря, ни в чем себя не убеждая, я быстрым шагом отправился в сторону пляжа.

Еще издалека я увидел красную рубашку, которая была наброшена на валун (камень этот лежал с одной стороны пляжа, метрах в пятидесяти от начала скалистой гряды; наверное, когда-то он был частью гряды, но сейчас лежал в одиночестве). Подойдя, я увидел и самого Коробкина: он лежал на животе, голова его была покрыта носовым платком с узелками на концах, а спина простыней от шеи до икр. (Должен заметить, что простыня лежала так гладко, без единой морщинки, словно он не сам укрылся, а кто-то его аккуратно накрыл.) Я дернул конец простыни, и он поднял голову.

— Что, так с утра и лежишь? — сказал я подсаживаясь.

— А, это ты? — проговорил он вяло и стал выползать из-под простыни. — Что делать — привычка.

(Наверное, он под нее так же и вползал, но я не стал спрашивать.)

— А ты что, погреться? — оправляя простыню и усаживаясь на турецкий манер, сказал он. — Что-то тебя невидно. Гуляешь?

— Так, — отвечал я, — кое-какие дела.

— Дела — это хорошо, — заметил он уныло и, стянув с головы платок, стал зубами развязывать узел.

— Кстати, у меня к тебе тоже дело, — сказал я, стараясь придать своему голосу достаточно деловой и строгий тон.

Коробкин, не выпуская изо рта узел, с которым все никак не мог справиться, поднял на меня глаза. Я выдержал (для внушительности) паузу, а он так и застыл с узлом в зубах, и взгляд его выказывал нетерпение.

— Один человек, — вступил я наконец, — ты его видел, наверное, такой высокий старик, Никонов (при этом Коробкин тряхнул головой и сумел-таки вырвать узел), — так вот, он просил меня об одном… по делу, а так как нужен еще один человек, то он указал мне на тебя, как на такого, на которого можно положиться.

— Как — сам указал? — сдержанно проговорил Коробкин.

— Да, да, сам, — отвечал я, насколько возможно стараясь изобразить, что это само собой разумеется.

— Но мы с ним не знакомы, — так же сдержанно сказал Коробкин, но глаза опустил, — как же он меня знает?

— Ну, не знаю, — пожал я безразлично плечами, — я не спрашивал.

— Да? — буркнул Коробкин, но глаз не поднял.

— Да, не знаю, не спрашивал, — повторил я. — Может быть, наблюдал, присматривался, узнавал, может быть.

— У кого?

— Не знаю у кого. Не у меня. Людей вокруг много.

— Так, — четко выговорил он, поднял глаза, и лицо его приняло испытывающе-строгое выражение, — я слушаю.

Я (про себя, конечно) облегченно вздохнул:

— Дело, понимаешь, необычное. У старика предстоит один разговор с одним человеком. Разговор этот сложный…

Я сделал паузу, как бы не решаясь продолжать. Во время этой паузы строгость с лица Коробкина исчезла, он нетерпеливо придвинулся ко мне, коротко шепнул:

— Ну что?

Я провел ладонями по лицу, потер виски, сдвинул брови и обратно их раздвинул, ковырнул носком туфли песок и только тогда продолжил:

— Этот человек, кто придет к старику, я его не знаю, но может быть, что он из здешних, — я провел рукой полукруг в сторону пляжа; Коробкин внимательно проследил мое движение. — Он, этот человек, он…

Я опять прервался. Коробкин еще ближе придвинул лицо к моему.

— Опасен, — выговорил я. — А может быть — и очень опасен.

Коробкин, не поворачивая головы, повел глазами в одну сторону, потом в другую, остановил их на мне и, глядя в упор, кивнул утвердительно (движение вышло таким, как если бы его слегка задели по затылку).