Чистилище

Что ж, мы не гордые, можно и потолковать. Легко спрыгиваю вниз, ступни в вязаных носках – спасибо Варе за передачку, – по холодному полу, не торопясь – надо же соблюдать видимость достоинства, – двигаюсь в сторону угла, где тусуются блатари в дрожащем свете керосиновой лампы. Подхожу, присаживаюсь на освобождённое место напротив Туза, подгибаю под себя ноги, чтобы не морозить ступни. Тот, попыхивая цигаркой, какое-то время молча, с прищуром, смотрит на меня. Я взгляд не отвожу. Остальные смотрят на нас – кто кого. Наконец игра в гляделки заканчивается с ничейным результатом, и Туз, передав свой бычок Сапогу, который тут же жадно затягивается, протягивает мне сухарь и банку рыбных консервов, где ещё осталось немного содержимого:

– Угостись.

– Благодарствую.

Принимаю банку и не торопясь подчищаю её сухарём. Хочется вылизать жестянку до блеска, но вынужден поддерживать реноме. Практически пустую банку у меня забирает Клык.

– Ты, я слышал, на воле один четверых отметелил, отчего и на нары загремел. Было такое? – спрашивает Туз.

– Было, – соглашаюсь. – Только один из четверых был бабой, правда, боевой оказалась, чуть глаза не выцарапала. И его приложил как следует, не люблю, когда среди своих крысы заводятся, – теперь уже кивок на Сапога, который чуть не давится последней затяжкой.

Это уже наезд, причем серьёзный. За крысятничество из блатных могут и в «машки» определить. Сапог бледнеет и пытается что-то провякать, мол, разреши, старшой, я эту падлу на ремни порежу… Ага, попробуй, шелупонь подзаборная, резалка ещё не выросла. Вслух не говорю, но мой насмешливый взгляд объясняет многое.

– Никшни, Сапог, – негромко, но значимо одёргивает пахан, даже не поворачивая головы в его сторону. – А ты, Клим, я смотрю, тёртый калач, даром что не из блатных. Картинок на тебе нет, погремухи тоже… Не хочешь погремухой обзавестись?

– Да меня и моё имя вполне устраивает, – жму плечами.

– Ты на воле работягой был, – продолжает Туз. – Здесь тоже работаешь. Из мужиков, значит. Не хочешь стать у меня быком?

Бык – это вроде как телохранитель, вспоминаю я.

– Хавчик обеспечим, от работы отмажем, – по-своему понимает мою заминку Туз.

Ну, с хавчиком ещё понятно, может, он, как «законник», теперь на каком-нибудь негласном довольствии. А вот как собирается от работы отмазывать – непонятно. Начотряда его самого скорее в карцер снова отправит, нежели Туз меня отмажет. Да и нравится мне моя работа, как ни странно это звучит. Вернее, люди, с которыми я там общаюсь. Тот же Олег Волков или отец Илларион… Представил себя в роли быка при воре, и как-то стало совсем муторно на душе.

– Наверное, всё же откажусь от такой чести, – говорю, глядя Тузу в глаза.

Буквально осязаю, как мгновенно наэлектризовывается атмосфера на этих нескольких квадратных метрах, только что искры не проскакивают. Начнут метелить? Может, и отобьюсь, а может, и нет. Но свою жизнь продам дорого. На всякий случай периферийным зрением отмечаю, где лежит ложка-заточка.

– Смотри, Клим, Туз два раза не предлагает, – всё так же размеренно говорит урка.

Говорит без малейшей угрозы в голосе, но все всё прекрасно понимают. И я в том числе.

– Благодарствую за угощение, – говорю и поднимаюсь. – Вопросы ещё есть? Тогда пойду вздремну.

Разворачиваюсь и двигаюсь к своей шконке. Сердце бешено бухает, готовое выскочить из груди, но я не оборачиваюсь. Надеюсь, в случае чего моё шестое чувство мне не изменит.

До нар добираюсь под гробовое молчание всего барака. Не иначе, к нашему тихому разговору все прислушивались. Запрыгиваю, накрываюсь ветошью, по недоразумению называющейся одеялом, поворачиваюсь на бок и закрываю глаза. Что-то мне подсказывает, что этой ночью обойдётся без происшествий.

Глава 11

На Ближней даче новогоднего настроения почти не ощущалось, несмотря на дату – 31 декабря. Разве что в зале, в самом дальнем углу стояла небольшая ёлочка, заботливо украшенная лично Поскрёбышевым, которого Хозяин на два дня отпустил в Москву встретить Новый год в кругу семьи.