Чистилище. Книга 1. Вирус

Лантарова резануло: «Совсем, как Вероника! Вот она, мрачная философия реальности: жить хочется с одним, а спать – с другим».

Сосед немного помедлил с ответом, но как бы мысленно махнул рукой:

– Конечно, я какой-то частью мозгов соображал, что для нее деньги и эпатаж важнее остального. Такой себе немудреный обмен получался: она мне – себя, я ей – ресурсы во всяком разнообразном виде. То тряпки, то в квартирке ремонт, обстановочку и тому подобное.

– Может, у нее еще кто-то был? – спросил Кирилл.

– Да что с того… – без сожаления проговорил Олег Олегович.

– Вы так спокойно об этом говорите… – удивился Лантаров.

– А чего горячиться? Бабу силой возле себя не удержишь – тут сноровка нужна. Правда, мне как раз ее и не хватило, – заключил он с тяжелым вздохом. – Как с лошади шандарахнулся, так всех друзей-подруг будто волной смыло. Будто между мной и всем остальным миром в один миг образовался Большой каньон! Только этот… Эдуард и остался. Правда, я ведь и «мерседес» свой пожертвовал – на что он мне с двойным переломом позвоночника? Эдик же машину продал, организовал две операции, лечение, уход, сиделки и все такое. Да еще и общине наверняка немало досталось – бизнес-то такой недешево стоит. Фирму мою растащили на части. Как голодные волки тушку пойманной косули. Да и шут с нею! На что она мне?! Да и чего от людей ждать?!

Лантарова опять поразило изменившееся выражение его лица: взгляд потух, и снова перед ним лежал живой труп.

– Так эти две Людмилы – тоже фанатичные прислужницы Эдуарда Харитоновича? – вдруг выпалил Лантаров.

– Конечно, – бесстрастно сообщил Олег Олегович. – У каждой – своя история. У Людочки Афанасьевны лет пятнадцать тому дети в доме угорели. Вот у нее ум и помутился, стала защиты у Бога искать. Эдик таких с удовольствием подбирает – они особо безропотные солдаты его войска.

– А вторая?

– Да дура набитая… – отмахнулся больной с нескрываемой брезгливостью, – сам не знаю, откуда взялась…

Лантаров про себя возмутился пренебрежительному отношению больного к сиделкам, которые столь усердно ухаживали за ним. Даже сам он, привыкший не замечать людей, был благодарен уходу. Но еще больше его поразила, как ему казалось, очевидная глупость Олега Олеговича, делового человека в прежней жизни, и эти реальные истории, иносказательно проясняя что-то важное, что до своего недуга он вообще пропускал мимо.

– Олег Олегович, я не могу поверить! В шестьдесят восемь вы катались на лошади? Зачем вам это?! Вы что, в индейцев играли, что ли?!

Больной не обиделся. А может, Лантаров просто был далеко не первый, кто задавал ему этот вопрос.

– Возможно, тебе, мой юный друг, сейчас это кажется глупостью. А представь себе на миг стареющего, далеко не бедного мужчину с молодой любовницей. Она хотела развлечься, а я желал выглядеть при ней, так сказать, на уровне. То на яхте в море выходили, то в Париж на праздник летали, чтобы в «Лидо» представление посмотреть. А еще по пустыне на джипах, или на Гоа. Скажу по секрету: виагрой я не брезговал. Что уж… это такое наше мужское счастье мутное… Эдуард только все меня упрекал… Может, это он и накаркал!

– А в чем проблема? Вы же говорили: жена умерла, сын взрослый…

– Так-то оно так, да только началось все еще тогда, когда жена была жива… – Олег Олегович произнес это тягостно, как будто вытягивал из себя клещами. Лантаров почувствовал: это была та часть воспоминаний, вызывать которые ему явно не хотелось.

«А ведь с виду тихий и смирный, почти простачок, – невольно подумал Лантаров, – а внутри – сам черт ногу сломать может».

– Но если так – ваша любовница тогда совсем еще девчонка была…

– Да нет же, – почти зло отрезал Олег Олегович, и на его лысине Лантаров увидел капельки пота, – тогда другая женщина была, другая…

– А-а, – протянул Лантаров. Теперь только он понял сердцевину боли этого уставшего от жизни человека. Тот мир, в котором он жил, навечно отрезан – впереди только безжалостная костлявая старуха с косой.

– Какая теперь уж разница? Все равно все разбежались, даже ни разу тут, в больнице, ни одна не показалась.

«И зачем он только мне все это рассказывает?» – думал Лантаров, разглядывая матово-бледный профиль обреченного. И внезапно его проняло. «Так это ж исповедь! Это и есть то самое покаяние, о котором неустанно твердит Эдуард Харитонович! Неясно лишь одно: почему он исповедуется незнакомому человеку, а не своему брату по вере».

– Вот теперь вас Эдуард Харитонович и донимает…

– Да, ему эта экзекуция чрезвычайно приятна. Он всем напоминает о моей убогой судьбине. И особенно о том, как он меня предупреждал. «Есть порок и есть возмездие!» – вот как это называется.