Чистилище. Книга 1. Вирус

– Ананас, – вроде шутя выдавил из себя Лантаров. На самом деле – ничего ему не нужно в данный момент. Совершенно ничего, кроме того, что не может дать ни один человек в мире – чтобы его кости срослись, чтобы ушла боль, чтобы он мог хотя бы сам себя обслуживать. Он отвык от общения с людьми. Теперь же никто из прежних знакомых или людей, которых он считал друзьями, не вспоминали о нем. Как будто он растворился в воздухе. А ведь Новый год на подходе! Такого тусклого праздника у него, наверное, не было с самого детства, с тех пор, как мать оставляла его на попечение… На кого она только его не оставляла!

– Договорились. – Уверенно звучавший из пластиковой коробочки голос с хрипотцой вселял надежду, как будто впрыскивал силу в вялое сознание. – Читаешь что-нибудь?

– Да, спасибо, за Карнеги – особенно.

– Тогда жди в ближайшие дни.

Лантаров тихонько возобновил тренировки с зеркальцем, что есть силы пытаясь выжать из себя улыбку. Сначала выходили чудовищные гримасы, как у туземца, безуспешно загоняющего быстроногое копытное. Затем выражение стало ближе к маске клоуна, который вроде бы всегда улыбается, несмотря на печальное настроение. Лантаров усердствовал, чтобы продемонстрировать к приезду Шуры изменения, выглядеть хоть немного бодрее.

С соседом они разговаривали частенько. Начали с рассказов друг другу о себе. Оба вынужденно жили в сладостных иллюзиях прошлого, скованные кандалами избирательной памяти.

– Зачем это ты скалишься в зеркальце? – полюбопытствовал как-то сосед.

– Да хочу быстрее очухаться, выйти отсюда… – как-то несуразно объяснил он и поспешно добавил: – Физиономию готовлю к офисной жизни.

– Э-э, – протянул Олег Олегович с тягостным вздохом, – зря переживаешь. Ты молодой, здоровый, сильный. Скоро твои кости срастутся, и будешь прыгать, как заяц.

Затем глубоко и тяжело вздохнул.

– А мне вот выходить некуда… У меня только одна дорога… Никогда я не думал, что буду ждать смерти, как избавления…

От этих слов тиски боли сдавили сердце Лантарова.

– Ну как можно такое говорить и думать?! Ведь… ведь… ведь вы можете разговаривать, видеть, слышать. Вы можете общаться…

– Да глупости это. Кому нужно мое общение? И кому сам я нужен? – оборвал он неуверенные аргументы Лантарова. – Запомни, ты всем нужен только тогда, когда ты здоровый и сильный… А моя жизнь закончилась девять месяцев тому… Я вообще удивляюсь, как это я тут девять месяцев протянул… Если б кто уколол что-то путное, чтобы я мог заснуть и не проснуться, это было бы мое последнее счастье. В шестьдесят восемь лет уже не начинают жизнь сначала…

Странно, думал Лантаров, а ведь он правду говорит, этот Олег Олегович. Но почему это так неприятно? Почему Шура вселял надежду, от этого же веет могильным холодом? Он вспомнил, как легко говорил о смерти Шура: «Друг мой, отпечаток смерти лежит на всем. Родившись, мы уже движемся к смерти. Ну и что? Именно знание о своей будущей смерти учит нас по-настоящему жить и любить, искать истину и создавать нечто более важное, чем материальные блага». В Шурином отношении к смерти не было фатализма и трагедии. Напротив, смертью он вызывал из недр души любовь.

– А у вас есть жена, дети?

Сосед опять глубоко вздохнул.

– Были. Жена умерла шесть лет назад от рака груди. А сын уже три года, как в Канаде. Программисты там, знаешь ли, нужны…

Лантаров почувствовал, что о сыне он сказал с нескрываемой гордостью. А о жене – с горечью. Но Лантаров догадался: то была не боль утраты, а впечатления пережитых ужасов, после которых образовалась зияющая бездна зловещей пустоты.

Он подумал, что сын – хорошая зацепка для разговора.

– Ваш сын наверняка там хорошо зарабатывает. Пройдет немного времени, и он вас заберет к себе.

Больной отмахнулся.

– Куда там! Он, конечно, звонит иногда. Два раза переводил деньги на мое лечение и содержание – один раз через Эдуарда, а один раз прямо на больницу. Но это все скоро кончится.

Лантаров не понял, что кончится: переводы сына или его жизнь.

– Почему вы так думаете?

– Ты просто еще очень молод и многого не понимаешь. Ну, посуди сам: кому нужен старый, больной, недвижимый человек? И слово «отец» тут вовсе не аргумент.

– Я так не считаю! Мне бы, например, нужен был отец. Любой. Можно общаться, обмениваться мнениями. – Лантаров этих слов и сам от себя не ожидал.

– Это ты сейчас так говоришь. Потому что сам прикован к кровати и вынужден просить, чтобы тебе подали судно. Как только выпишешься, забудешь все – попомни мои слова. У вас, молодых, своя правда. И я не осуждаю ее.

Лантаров немного помолчал.

– А почему ваш… брат такой…? – Лантаров попытался перевести разговор в другое русло. «Братом» себя называл Эдуард Харитонович.

– Какой?! Жестокий? Он действительно верит в каждое слово, которое произносит.

– Да не в этом дело… Он, вообще, кто? Священнослужитель? Проповедник? Он где-то получил свой сан?