Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva)

В ответ я с силой бросил шлем на мат, прямо под ноги судье, как будто он стал моим врагом и я мог таким образом отыграть баллы. Затем, не обращая внимания на судью и на изумленных и притихших зрителей в зале, я ткнул указательным пальцем в Тюрина и исступленно прорычал:

– А тебя я порву! Когда мы будем без масок!

И после этой импровизированной критической мизансцены я решительно повернулся и пошел в раздевалку. Очень быстро, с чувством ненависти и презрения я скинул с себя кимоно, словно это могло очистить меня от скверны. Какой-то едва знакомый мне лейтенант, не то призер чемпионата, не то бывший чемпион, заскочил в раздевалку и стал по-дружески уговаривать вернуться и извиниться за неспортивное поведение. Хорошо помню, как изменилось его выражение лица, когда я по-простому, то есть нашим привычным многоэтажным матом, послал его очень далеко. Он ничего не ответил, очевидно, чувствуя, что я нахожусь в таком предельном состоянии, когда лучше промолчать. И он был прав, потому что точно рисковал превратиться в мишень.

Как ни странно, меня не дисквалифицировали, хотя должны были сделать это. Милостиво присудили второе место, наверное, не желая создавать скандал на финише состязания. Естественно, я не появился на награждении, а к моим грехам молва добавила еще один – ярлык невоздержанного, неуравновешенного человека, от которого можно ожидать чего угодно и с которым лучше вообще не иметь никаких дел.

Меня же устраивало, что, по меньшей мере, два человека на свете так не думали. Первым была моя мать, не устававшая прощать мои иррациональные выходки, вторым стала моя жена – миниатюрная черноволосая девушка с чувством юмора, встреченная в отпуске на втором курсе, когда я гостил в Киеве у своего земляка. Год мы переписывались и эпизодически встречались, когда ей удавалось приехать на пару дней в Рязань. Вера покорила меня искрометным оптимизмом и какой-то удивительной подвижностью, в которой угадывалось желание жить размашисто, любя весь мир. В ней присутствовало как раз то, чего не хватало мне, мрачно сосредоточенному на применении темных сил, и своей противоположностью она меня уравновешивала».

Глава третья Инфекция

1

Когда несколько людей надолго остаются в замкнутом пространстве, часто возникают непредсказуемые и порой болезненные ментальные метаморфозы. Когда же людей всего двое и они законсервированы в маленьком домике, да еще оказываются прибитыми к первобытному хозяйству тяжелым пластом снега, добрым зимним морозом и непреодолимым расстоянием до цивилизации, вместе им может быть удручающе неуютно. И чаще всего дело вовсе не в нехватке пространства, а в различных мировоззрениях, в заметно отличающемся понимании себя и окружающего мира. Занимательно и то, как люди с более сильными, отточенными убеждениями своим сформированным сознанием воздействуют на более аморфных сородичей. И те, сами того не осознавая, незаметно копируют окружающих и под влиянием целостных, завершенных вибраций меняют свою зыбкую, расплывчатую структуру ума на более прочную, выверенную конструкцию. Головастик неминуемо становится лягушкой, а гусеница непременно превращается в бабочку – так налажен чудесный механизм превращений.

Впрочем, в лесу под Кодрой проблема психологического комфорта возникла только у одного из двоих затворников. Когда внезапно повалил густой снег и затем февральские вьюги заковали одинокую лесную избушку вместе с ее обитателями, как колодки взятого в плен вояку, жизнь Шуры Мазуренко практически не поменялась. Все так же он вставал задолго до рассвета (Лантаров почти никогда не слышал, как он поднимался с лежака и разводил печь), на несколько часов удалялся в свою комнату, затем подолгу сидел за столом. Обыкновенно в это время от скрипа ручки и шелеста книжных страниц Лантаров и просыпался. Заметив это, Шура с неизменной добродушной улыбкой приветствовал своего гостя и организовывал умывание, бритье и завтрак. Лантаров вообще не любил утро. К тому же, в один из мрачных дней после спора с хозяином дома он неловко поставил костыль и расшибся; при падении же так опасался повредить кости таза, что принял удар на плечо и стесал о стену голову. Два дня после этого падения Лантаров вообще не вставал, жалобно постанывая и почти открыто обвиняя в случившемся Шуру. А когда хозяин дома заметил, что ему здорово повезло отделаться ушибами и ничего не сломать, Лантаров, охваченный крайней степенью раздражения, долго бранился в пустоту. Ему казалось, что прошла уже целая вечность с того времени, как он добровольно покинул больничную палату.