Чистильщик

– Идите в жопу, старший лейтенант, – веско и негромко ответил Малахов.

Родионов вышел, а Малахов встал и подошел к окну. Невидящими глазами глядел он на разыгравшуюся пургу и перелистывал в памяти материалы дела, пытаясь найти хоть одну зацепку. Их не было. Ни одной. Или…

Капитан Виктор Николаевич Малахов мог бы гордиться своим коротким, но емким послужным списком. Первый дан дзю-дзюцу в девятнадцать лет, юрфак с отличием, работа в городской прокуратуре, несколько сложнейших дел. После четырех лет работы следователем прокуратуры – годичная переподготовка, звание старлея и работа в Комиссии ЧП. Через год – выполнение особо важного задания, которое не сорвалось только «благодаря инициативности, высокой степени выучки и личному мужеству старшего лейтенанта Малахова», как было записано в приказе о награждении. Орден, очередная звездочка на погоны. Ну и плюс ко всему – три месяца в госпитале с множественными переломами ног и тяжелым сотрясением мозга.

Гордиться-то можно. Но Малахов был не доволен собой. Он объединил три разрозненных, но почти идентичных дела в одно, для ясности обозвав его «Делом о Диком Охотнике». Название прижилось и стало даже официальным. Но вот уже два месяца дело не трогалось с мертвой точки.

Малахов вздохнул, повернулся к столу и, подняв трубку внутреннего телефона, набрал номер ВЦ.

– Алло, Леша? Это Малахов беспокоит… Ага… Нет, спасибо, не стоит… Слушай, Леш, я вот по какому поводу – ты ту программу отладил?.. Ага, хорошо. Слушай, ты загони в нее основные выкладки по делу. Да… Да, может и выдаст что-то, за что можно уцепиться. Ну, спасибо. Пока.

Малахов положил трубку и снова задумался. Все это Дело, казалось, провоняло чертовщиной. Восковое оплывание подкожных тканей, совершенная стерильность и неизношенность организмов «охотников». И так далее, и так далее.

В дверь снова стукнули, и на пороге появился облепленный снегом Родионов. Он бросил на стол две пачки «Соверена», сдачу, вопросительно глянул на Малахова.

Тот одернул черную «афганку» без знаков различия и, взяв пачку, вскрыл ее. Сел в кресло и жестом предложил присесть Родионову, Угостил его сигаретой, закурил сам Выпустил несколько колечек дыма и подался вперед.

– Над чем корпишь сейчас, Коля? – спросил он. Роаионов вяло махнул рукой.

– А, херня всякая. Дуркануться с нее можно.

– Какая?

– Волки.

– Оборотни? – усмехнулся Малахов.

– Вот именно, – зло ответил Родионов, не принимая шутки. – У нас в группе только что ясновидцев нету, пожалуй. И зоологи, и биологи, и ветеринары, и спецназовцы – короче, каждой твари по паре.

– Все то же прошлогоднее дело?

– Оно, моп его ять…

Малахов хотел что-то произнести, но одновременно заверещали и внутренний телефон, и интерком. Малахов сорвал трубку, другой рукой нажал клавишу интеркома.

– Дежурная группа – на выезд. Гражданский, 42. «Дикий Охотник», – просипел динамик интеркома. Малахов побледнел и поднес трубку к уху.

– Виктор Николаевич, есть зацепка, – радостно заорал на том конце линии программист Леша Котельников.

– Леша, потом! – крикнул Малахов, распахивая сейф левой рукой. – Распечатай и тащи ко мне в кабинет. Я на выезде.

Он бросил трубку, достал из сейфа «стечкина», сунул его в карман. Туда же сунул пару запасных магазинов и схватил пистолет-пулемет «кедр» с патронной сумкой.

Через минуту он уже влезал в фольксвагеновский микроавтобус опергруппы. С ворчливым «а, мать твою…» шофер Лео вывернул «фолькс» на Литейный, навстречу летящему рою влажных белых хлопьев.

II

Реконструкция первая

Осознав, что снова живой, Он не обрадовался. Предстояло снова пройти через боль, чтобы удалиться в блаженное небытие. Существовать живым было тяжело и тошно. Умирать тоже не хотелось – муторно и больно. Хотелось просто не существовать, погрузиться в Ничто и Нигде без промежуточных этапов.

Но то, что вернуло его к жизни, – а Он знал, что оно безлико, всеобъемлюще и могуче, – подверглось опасности. И оно не могло разрушать намеренно – этой функции оно было лишено. Оно могло только создавать. Посему оно создало Его – посредника между собой и той опасностью. И Он должен был ликвидировать источник опасности и, снова умерев, перейти в небытие.

Он встал и огляделся. Вокруг Него шумел лес, роняя с деревьев остатки пожелтелой листвы. Откуда-то из глубин вновь воссозданной памяти всплыло слово «осень». Он повторил его несколько раз тяжело ворочающимся языком, пробуя на вкус и не осознавая смысла. Потом понял, что это слово означало наблюдаемое Им состояние природы.

Постепенно память Его окончательно восстановилась, словно с нее сдернули тонкую кисейную занавесь, и слова, которые казались знакомыми, но трудноосмысливаемыми, вновь стали близки и понятны.

– Забавно, – охарактеризовал Он свое состояние.

Но это была привычная фраза из прошлого бытия. Он не испытывал никаких эмоций. Он лишь твердо знал, что ему нужно сделать, – и не более.