Чисто британское убийство

Разумеется, столь высокий уровень общественного интереса сулил большие финансовые выгоды. Сообщник убийцы Проберт петли избежал, но разорился. Дом его и все имущество кредиторы пустили с молотка, причем торговля шла бойко — вещи рвали из рук, к месту же, где все произошло, потянулись любопытные. Образовался даже местный туристический маршрут; первыми «достопримечательностями» стали могила мистера Уира на кладбище Элстри-Черч и пруд примерно в четверти мили от деревни. Второй остановкой на пути туристов был трактир «Артишок», куда доставили тело и где коронер проводил дознание. Хозяин трактира мистер Филд отвечал на любые вопросы — будучи присяжным на процессе, он располагал самой свежей информацией. Поболтав с мистером Филдом, посетители получали возможность взглянуть на мешок, в котором перевозили останки Уира («следы крови, сохранившиеся на нем, делают этот предмет особо примечательным, вызывая большой интерес»). Из «Артишока» туристы перемещались к самому коттеджу, где стоило немалого труда пресекать их попытки забрать оттуда на память тот или иной предмет. Одна газета писала в своем репортаже, что «прут из изгороди, сквозь которую проволокли тело убитого, по-видимому, считается наилучшим сувениром». Изгородь и вправду растащили на сувениры.

Элстрийское убийство, совершенное Джоном Фертелом оказалось событием не только отвратительным, но вполне сенсационным, чтобы лечь в основу произведений многих известных авторов; и поток этих произведений, казалось, не имеет конца. Томас Де Квинси, философ Томас Карлейль, Чарльз Диккенс, Эдвард Бульвер-Литтон, а позднее и Уолтер Де Ла Мэр — все считали своим долгом поразмыслить над этой историей. Туристический маршрут по местам, связанным с элстрийским убийством, настолько упрочился и обрел популярность, что пять лет спустя даже такой знаменитый писатель, как сэр Вальтер Скотт, к тому же живший в Шотландии, удостоил его своим вниманием.

Посетив здешние края в 1828 году, он нашел маршрут необычайно романтическим. Описание свое он начинает с «запутанного лабиринта узких троп, словно нарочно сплетающихся так, чтобы приезжие могли в полной мере ощутить волнение от сочетания царящей вокруг тьмы с действиями нетрезвого возницы». К тому времени коттедж был частично разрушен, но писатель внимательно осмотрел первый пруд: «Ныне это всего лишь зеленое болото, находящееся столь близко от дома, что уму непостижимо, как кому-то пришло в голову избрать его местом захоронения, пускай даже временного, для тела жертвы».

Он осмотрел и развалины коттеджа, за что с него взяла плату в 2 шиллинга 6 пенсов «воинственного вида старуха, занимающая здесь должность смотрителя».

Скотт не был последним туристом, посетившим место, где произошло элстрийское убийство. Почти шестьдесят лет спустя, в 1885 году, один из корреспондентов журнала Notes & Queries описал другой визит к дому Проберта: «Там я увидел старика, стригущего ту самую живую изгородь, сквозь которую тащили тело Уира». Корреспондент получил возможность наведаться и в кухню, где жарились пресловутые свиные отбивные. А 24 октября 1923 года к месту убийства съехались люди, чтобы отметить памятную дату — «ровно сто лет со дня произошедшего тут злодеяния». Гордон С. Максвелл, топограф, отметил, что погода при этом разочаровывала своим совершенным несоответствием мрачному событию: «Вместо черных туч и пронизывающего ветра, порывы которого с воем проносились бы над этим местом скорби», царили мир и покой, вечер был чудесным, а погода вполне благоприятной.

Особо рьяные любители убийств могли собираться здесь и многие десятилетия спустя, но в 1823 году, для того, чтобы насладиться деталями этого убийства, уже не требовалось отправляться в Хартфордшир.

Кабриолет, в котором Фертел и его жертва ехали в Элстри, стал самым желанным призом на распродаже вещей, связанных с убийством. Идея использовать модное и изысканное транспортное средство для цели столь гнусной, по-видимому, казалась присутствующим очень пикантной и подхлестывала их интерес, поэтому мало кто из репортеров, освещавших это преступление, не дополнил свой текст изображением злополучного экипажа. В эпоху Регентства подобный экипаж символизировал респектабельность, и Томаса Карлейля во время суда над Фертелом особенно удивляло то значение, которое придавали этой детали его современники. Ему этот экипаж представлялся символом пустопорожнего материализма и бездумной погони за внешней респектабельностью. В своих письмах жене Джейн философ горестно размышлял об этой «мании, переходящей в повальное сумасшествие и идолопоклонство местного масштаба».