В этом смысле либерализация общества неизбежно вела золотой век детектива к концу. Период между войнами ознаменовался укреплением веры в науку и торжество разума в будущих поколениях. При этом авторитет власти оставался незыблемым. Британское правосудие по-прежнему считалось непогрешимым — ошибок быть не могло, и все преступники, несомненно, заслуживали виселицы. У. Х. Оден говорил об «ощущении собственной греховности», которым, подобно ему, мучается типичный читатель детективов. В 1945 году Агата Кристи назвала содержание детектива «в большинстве случаев вполне здравым. Лишь очень редко книжный преступник предстает перед нами героем. Общество устраивает на него охоту, и читатель наслаждается этой охотой, не вставая с кресла».
Вскрывшиеся в ходе Второй мировой войны ужасы атомной бомбардировки и Аушвица поколебали исконную веру в порядок и социальную иерархию. Старые ценности и убеждения рушились, и на смену традиционному суровому идеалу карательной юстиции пришло уголовное законодательство 1948 года с его идеями реабилитации и необходимости исправления преступника и наставления его на путь истинный. Когда в 1964 году смертную казнь наконец отменили, незыблемые каноны детектива сменились неоднозначностью шпионского триллера.
*
По мере того как заходило солнце и сумрак охватывал спокойную, милую сердцу, но совершенно несовременную равнину
Соперничать с классическим детективом стал триллер, и к концу 1930-х годов перед ним открылись самые радужные перспективы. В триллере в центре повествования оказывался преступник, и анализу подвергалось его сознание. Дороти Ли Сэйерс определила и вторую главную особенность, отличающую новую разновидность жанра от старой: «Разница между триллером и детективом в расстановке акцентов. И там, и там происходят захватывающие события, но, читая триллер, постоянно задаешься вопросом «Что будет дальше?», в то время как в детективе главный вопрос — «Что же случилось раньше?».
Впрочем, вплоть до самой войны старомодные, чтущие традиции британцы — и авторы, и читатели — обычно отдавали предпочтение преступлениям, совершенным изящно и изысканно. Им не нравились грубость, неряшливость и жестокость литературного направления, в авангарде которого оказались американские авторы. Дороти Ли Сэйерс считала, что по сравнению с благородным достоинством детективного повествования задачи триллеров банальны и произведения эти в большинстве своем «грешат против языка», «клишированы, изобилуют всяческой ерундой и просто скучны». Многие триллеры она посчитала производными от самых худших детективов золотого века. То, что большинство подвигов появившегося в 1952 году героического шпиона Джеймса Бонда заимствовано из произведений Эдгара Уоллеса, вызвало у нее глубокое разочарование.
Этот консерватизм помешал Сэйерс разглядеть достоинства произведений Грэма Грина, но Майк Рипли, в течение десяти лет поставлявший критические обзоры криминальной литературы в
Рэймонд Чандлер (1888–1959), выдающийся детективный автор и один из самых громогласных критиков традиционного английского детектива, также выражал уверенность в том, что Сэйерс пришла к пониманию ограниченности своего жанра.
Думаю, что особенно мучительным стало для нее осознание того, что детектив ее типа с его выхолощенной жесткой конструкцией не способен реализовать даже собственные свои задачи. Это второсортная литература, ибо она не имеет отношения к тому, что составляет предмет анализа истинно великой литературы. Произведения самой Сэйерс демонстрируют чувство утомления собственной банальностью, самое слабое в них — это детективная их сторона, самое сильное — то, что легко можно из них вычленить без ущерба для логики сюжета и хода расследования.