Чисто научное убийство

— Улика номер два. Шип — прямая улика. Рассказ Люкимсона — косвенная. Можно было брать. Ах да, еше мотив…

— Не только, — покачал головой Роман. — Еще результат экспертизы. Видишь ли, если бы ты даже пять раз уколол бедную Айшу Ступник шипом, это не привело бы к летальному исходу. Там просто было слишком мало яда.

— Но… — я попытался приподняться, шланг неприятно оттянул кожу, и мне пришлось опуститься на подушки. —  Что ты хочешь сказать?

В палату вошла Лея-Сара (конечно, на экране ее компьютера появились лишние цифры или линии) и сказала решительно:

— Господин комиссар, я предупреждала… Достаточно на этот раз. Господин доктор велел…

— Господин доктор — шарлатан, — заявил я.

— Не слушайте его, — вздохнул Роман. — Хорошо, ухожу.

— Эй, — воскликнул я. — Ты не можешь уйти! Если шипом нельзя было убить, тогда я вообще не понимаю… У меня была версия, новая и, я был уверен, что на этот раз верная… Но если убил не я…

— Да не убивал ты никакую Айшу Ступник, — сказал Роман, поднимаясь. — Что ты себе вообразил, на самом деле? Отдыхай, я приду после обеда.

— Эй! — я говорил уже в спину Бутлеру и готов был запустить в него капельницей, если бы мне удалось поднять неожиданно отяжелевшую руку. — Послушай, а как насчет ареста?

— Песах, — сказал Роман от двери. — Пойми ты простую вещь: ты бы все равно пытался покончить с собой, независимо от наших с Липкиным подозрений. Это входит в твою версию?

Не дождавшись ответа, он закрыл за собой дверь.

* * *

Дверь тут же открылась опять, и вошла Рина с огромным пакетом, на котором было выведено число 365. Это был обычный машбировский пакет, призванный напомнить забывчивому покупателю, сколько именно дней в году. Может, машбировские художники имели в виду нечто, не столь банальное, вроде закодированного обращения «Машбир всегда с вами, даже в субботу и праздники», но на меня эти пакеты, с которыми ходила половина Израиля, действовали всегда одинаково: когда мне напоминают о том, что дважды два четыре, я начинаю нервничать и вспоминать, не забыл ли я, уходя из дома, выключить телевизор и газ, и не надел ли рубашку на левую сторону.

Сейчас на мне не было рубашки, и раздражающее действие магического числа свелось к необходимости заново продумать всю версию, иначе — я это ощущал — головная боль и прочие признаки потери здравого рассудка вернутся опять, и тогда мне придется лежать под капельницей всю жизнь. Мысль эта была внутренне противоречивой, но в тот момент меня это не озаботило. Я любил Рину, я хотел, чтобы она сидела рядом и держала меня за руку, и в то же время я мечтал о том, чтобы она ушла и забрала свой пакет, даже если в нем лежат мои любимые шоколадные вафли.

— Вот, — сказала Рина, вытаскивая две килограммовые пачки вафель, — доктор сказал, что это тебе можно и даже полезно.

— Сейчас мне полезно хорошо подумать, — пробормотал я, — и я надеюсь, что это можно.

— Что? — Рина сейчас не понимала никаких слов, если они не относились к описанию моего здоровья, с ней это бывало, я называл это состоянием душевного сосредоточения, когда вести с женой разговоры на отвлеченные темы было бесполезно, а временами даже опасно. Вот в таком же состоянии она и передала Роману найденный флакончик с шипами.

— Рина, — сказал я. — Риночка, я ужасно выгляжу?

Это был верный тон, Рина заявила, что я говорю глупости, выгляжу я замечательно, единственное, что мне сейчас нужно, это отдых, полный покой и…

И я, естественно, немедленно закрыл глаза, приступив к отдыху, настолько полному, что даже на приборах у Леи-Сары наверняка все регистрационные линии застыли как солдаты в строю.

Я слышал, как Рина осторожно раскладывает по полкам в тумбочке принесенную снедь, как она, стараясь не шуметь, проверяет, надежно ли закрыто окно, потом ощутил прикоснование к своей руке, той, куда была вколота игла от капельницы. Наконец едва слышно открылась и, скрипнув, закрылась дверь.

Открыв глаза, я убедился, что остался один.

Теперь можно было подумать.

Итак, версия два. Я вкалываю под лопатку Айши Ступник шип с ядом, хотя память моя утверждает, что укол я сделал в шею. Из этого следует не существование двух миров с двумя жертвами, как это представлялось мне по версии один — нет, из этого следует только то, что мне не следует доверять своей памяти.

Память, услужливо подсказывавшая мне фальшивые воспоминания, была не моей. Память Песаха-два, как я предполагал вначале?

Нет, конечно, это была моя память, чья же еще? Из этого следовало, что я находился под действием какого-то наркотического вещества, разрушавшего реальные представления о событиях и создававшего иные. Этим я мог объяснить и свои ощущения — головную боль, странное поведение желудка и все прочие, сугубо физиологические, отклонения от нормы, которые, ко всему прочему, не позволяли мне сосредоточиться и отгородиться от навязанных представлений о реальности.