Чисто русское убийство

Фоминцев славился умением организовывать работу следственной группы таким образом, что той не приходилось тратить время и нервы на дополнительные организационные усилия. И уже через десять минут Прищепкин с наслаждением вдыхал неповторимую смесь запахов старого милицейского «уазика»: бензин, брезент, никотин, псина… Лучшие в мире духи…

Если сказать, что за прошедшие семь лет Зубовка расцвела и похорошела, это было бы политикой, некой предвыборной агиткой. Жилых, заселенных домов в Зубовке оставалось всего несколько. Да и те не особенно впечатляли. Родионова, впрочем, проживала в самом из них приличном.

Оказалась она бодрой от природы, но угнетенной смертным обстоятельством словоохотливой особой лет шестидесяти пяти. Которую никак нельзя было назвать бабкой, но и на молодицу уже явно не тянувшей.

Впрочем, хозяюшкой стоило Родионову называть, если уж это вопрос принципа! Как бы не привязывая к возрасту, но зато указывая на основную черту личности и характера. Ведь затрат чувствовалось на ее участке, да и в доме, на копеечку, зато труда, любви к той копеечке приложено было столько, что с таким же успехом Родионова могла бы облагородить, оживить и кусочек мертвой тундры иль пустыни. Который без нефти и газа под желтеньким песочком и олигарха на поверхности с мешком для баксов и трубочкой.

Прохладная белизна свежеокрашенных оконных рам и резных ставней, покой и радость запущенной на стены лозы дикого винограда, теплые фонарики цветника у крыльца, ухоженный, без единой лишней травинки, огород, побеленные стволы яблонь, груш. Более всего впечатлила Прищепкина мобильная морковная грядка, на которой каждая морковина произрастала в индивидуальной пластиковой — с обрезанным верхом — бутыли. Впрочем, в эту копеечно–духовную смету явно не вписывался сарай, крытый дорогой финской черепицей.

— Не жалко было — черепицей–то, — подивился Прищепкин запечатленному в оазисе рачительности и бережливости жесту явного расточительства, — если дом под шифером?

— Петр Олегович отдал, после какой–то стройки оставалась. Пять квадратов: для него ни то ни се.

— Расскажите о Миронове. Припомните, пожалуйста, какие–нибудь из жизни его случаи, — проникновенно попросил Прищепкин. — Мне интересно абсолютно все. Хочу узнать о нем как можно больше. Столько, чтобы почувствовать, будто знаю лично… Нам ведь нужно во что бы то ни стало найти убийцу этого замечательного человека.

Едва Родионова задумалась, что бы такое поведать следователю, как тут же прослезилась: нету больше голубка Миронова.

— Редкостных душевных качеств человек был, — начала она, смахнув слезы тыльной стороной заскорузлой ладони. — Обо всех покойных принято так говорить; в том числе и о тех, по ком, дожидаючись, черти в аду извелись. Но я бы о Петре Олеговиче такое и при жизни сказала. Заслужил потому что. Как никто другой заслужил!!!!. Все окружавшие Петра Олеговича люди его просто боготворили. От него словно исходил какой–то магнетизм. Стоило только Петру Олеговичу войти в комнату, как все начинали улыбаться и розоветь, оживая, щечками, хотя до этого чувствовали себя смертельно усталыми да несчастными. Здоровья, мол, уже нету совсем, муж (жена) сволочь, дети катятся по наклонной. Жизнь, короче, не удалась. Петр Олегович находил для каждого нужное тому слово, шутку. Но при этом вовсе не опускался на плоскости людей, находившихся ниже на социальной лестнице, как бывает в случаях, когда начальник для каких–то своих надобностей заигрывает с подчиненными, а оставался собой, то есть человеком, которому реально принадлежала власть в городе, миллионером. Тем самым он как бы подтягивал людей на свой уровень. Великодушным образом: нате, мол, и с моей колокольни полюбуйтесь, в принципе, ничего ведь особого. Тут же в Миронова за один только этот жест и влюблялись. У нас ведь как в основном: я начальник — ты дурак; ты начальник — я дурак. Лично меня Петр Олегович за сердце зацепил, когда Дениску от инвалидности спас. Сынок–то мой в страшенную автокатастрофу попал.

Вы, наверно, и представить себе не сможете, во что превратился Дениска, когда на двухстах километрах скорости врезался в опору мостовую, — он тогда у Мироновых водителем работал, в аэропорт спешил Петра Олеговича встречать. Врачи «скорой», когда приехали, даже пульс не искали. В морг сразу повезли. Однако врач один из бригады, самый молодой и любопытный, верно, к голове Денискиной прибор какой–то подсоединил. И заметил на экране слабые импульсы. Ну и что, если разобраться, вопрос–то вроде решенный. Однако сдавать тело в морг, коль формальные признаки жизни обнаружились, врачи уже не имели права. Матюкнули ретивого коллегу молодого, развернулись и — в травматологию.