Чисто женская логика

Ну хорошо, Гордюхин, который строит ей свои лукавые глазки, отщелкал десять или пятнадцать кадров. И тут же, в этой же комнате, при Касатоновой и при том же Гордюхине эти же кадры отщелкал милицейский фотограф, причем, по всей видимости, куда лучше, поскольку занимался этим постоянно. Да и аппарат у него был не в пример мыльнице — с меняющимся фокусным расстоянием, с автоматической выдержкой, с надежной сильной вспышкой, он даже на резкость наводился сам по себе. И вдруг находится человек, а может быть, не один, находятся люди, которым позарез нужны именно ее любительские снимки, сделанные за три минуты до того, как эти же снимки сделал другой фотограф.

Такое может быть?

Нет, — твердо сказала себе Касатонова. — Такого быть не может. Вывод?

Вывод один — незванные гости в ее квартире охотились не за несчастной мыльницей и не за несчастными снимками, на которых с разных точек изображен несчастный Балмасов.

Им нужно было что-то другое.

Иначе зачем им понадобилось переворачивать все с ног на голову?

Ответ пришел сам собой — если сын бизнесмен, у него наверняка должны быть деньги и хранит он эти деньги не в своей квартире, это было бы слишком опасно, он хранит их у матери, которая живет в другом районе города.

Хорошо, вломились.

И что?

Перевернули все вверх дном, денег, даже тех, которые в квартире были, не нашли. Тогда, прихватив с собой фотоаппарат и пакет со снимками, слиняли — Касатонова сама не заметила, как в ее речь стали все чаще проникать словечки из другой жизни, из криминальной.

Такое может быть?

Вполне.

Правда, не совсем понятно, зачем им понадобилось забирать снимки, но, в общем, это в пределах здравости. Бывает же, бывает, и Касатонова не один раз читала во всевозможных изданиях, что какой-то грабитель с места преступления всегда прихватывал куклу для своего ребенка, другой не мог пройти мимо деревянной птички с распростертыми крыльями, третий уносил журналы с голыми бабами... А эти взяли фотки, — успокаивала себя Касатонова, уговаривала, убеждала, но все было тщетно — не могла она заставить себя поверить в эту, ей же придуманную, версию.

Так во внутреннем раздрае она перешла к сегодняшним впечатлениям от мебельной фабрики, от всего, что там увидела и услышала. Ну, хорошо, молодежь веселится, пьет шампанское, отмечает чей-то день рождения! Понимаю, — сказала Касатонова почти вслух, — весело смеются, пряники жуют. Балмасов от них далеко, они его и видели-то наверно не чаще одного раза в неделю, и его смерть, какой бы она ни была, не стала для них личным горем и потрясением.

Ушел Балмасов, пришел Цокоцкий.

Что для них изменилось? Ровным счетом ничего.

Но женщины более взрослые, можно сказать, пожившие, в годах уже тетеньки, которые, судя по возрасту, проработали с Балмасовым не один, не два, не три года... И что же они?

Весело смеются, пряники жуют!

А возле траурного портрета Балмасова, где он, как дурак, улыбается от уха до уха, нет ни одного, самого зажеванного цветочка — мстительно подумала Касатонова. А могли бы за счет фирмы хоть что-нибудь поставить, положить, прикрепить.

Не сделали. Даже вида не сделали.

Вывод?

Балмасовская фабрика не погружена в траур, не охвачена скорбью и назвать коллектив безутешным никак нельзя. Даже человек с этой скачущей, цокающей, как джигит в горах, фамилией, даже этот Цокоцкий ни единым словом не обмолвился о покойнике, озаренно подумала Касатонова. Коньяком угостил, на конфетку не пожлобился, возрастом поинтересовался, проглотил, не жуя, обман на целых десять лет... Видимо, ничего я смотрелась — чуть приосанилась в пыльном троллейбусном кресле Касатонова. Даже поинтересовался чем-то таким этаким, на будущую встречу намекнул, козел!

А покойника не вспомнил.

Зато о секретарше вывалил столько, что Юшкову, кажется, можно брать прямо с рабочего места. Во всяком случае, мотив у нее для убийства совершенно убедительный, — подумала Касатонова.

И тут же подлое ее сознание подбросило воспоминание того дождливого вечера — уходила женщина в светлом плаще под темным зонтиком, уходила направо от подъезда по высокой мокрой траве к неловко стоящей машине с зажженными габаритными огнями... А наутро на этом месте, возле канализационной решетки, оказались несколько коричневых окурков со следами темной губной помады.

Было? — спросила себя Касатонова. — Было.

Но выстрел в затылок? Это не по-женски. Так любовницы не поступают, даже брошенные.

А как поступают брошенные любовницы? По-разному поступают, ответила себе Касатонова. И здесь нет предела. Вот, дескать, так можно, а этак — ни в коем случае.

Нет предела, нет ограничений.