Чистое золото

С шести часов засветились большие окна школы. В домах, где жили школьники трех старших классов, началась веселая суета. Девушки разглаживали платья, мальчики до изнеможения начищали сапоги.

За Тоней зашла Лиза Моргунова.

— Что же днем в школу не пришла? — спросила она и тут же захохотала: — Старшеклассников набилось — страсть сколько! Уж Надежда Георгиевна говорила: «Товарищи, для кого, собственно, мы елку устраивали?» Всем хотелось поглядеть, как малыши веселятся. Наш Степка благодарил комсомольцев, с речью выступал… Ну, ты готова? Поторапливайся.

Подруги вошли в школьную раздевалку, когда там было уже полно.

Кругом шумели, смеялись… Перед Тоней возникали и исчезали знакомые лица. Некоторых друзей она даже не сразу узнавала — так изменяли их блеск глаз и неудержимая улыбка. Сегодня и воздух в школе стал праздничным; казалось, что вместе с ним вдыхаешь веселье.

Андрейка Мохов, волоча за воротник свое потертое пальто, подошел к подругам.

— Слыхали новость? — спросил он и сощурил круглые коричневые глаза. — Новая учительница литературы приехала.

— Знаем! — отмахнулась Лиза. — Она у Кулагиных жить будет.

— Да-а? — Андрейка значительно взглянул на Тоню. — Ну, теперь придется на литературу налечь… Она тебя строже всех спрашивать будет, чтобы не сказали, что дочке хозяйки своей поблажку дает.

— Чудак! — смеялась Тоня. — Сам смотри не осрамись перед новой учительницей.

Подруги разделись. Зеркала в раздевалке не было, и девушки, не сговариваясь, внимательно оглядели друг друга.

— Все хорошо, боярышня, — сказала Лиза.

«Боярышней» прозвали Тоню за статность, яблочный румянец, тугие косы. Выдумал это прозвище Толя.

— У Тони старинное лицо, — говорил он.

Из большого школьного зала слышался громкий гул. Он то затихал, то нарастал.

Свободных мест уже не было, но когда подруги остановились у дверей, Тоня увидела серьезное лицо Анатолия. Он стоял в проходе, подняв руку.

— Вон Соколов сигнализирует, что три места занял. Беги к нему, а я за кулисы пройду на минутку.

По новенькой деревянной лесенке Тоня поднялась на сцену и мимо полотняной стены прошла в «артистическую», как школьники называли длинную холодную комнату, примыкавшую к сцене. За некрашеными столами сидели «артисты».

— Тоня Кулагина, поди сюда! Пристыди свою подружку. Она совсем духом упала.

Надежда Георгиевна улыбалась, но Тоня видела, что она озабочена.

Женя Каганова в пышном розовом платье сидела у стола. Темные блестящие волосы сбегали крутыми локонами на тонкую шею. В больших глазах был испуг. Казалось, она сейчас заплачет.

Сабурова отошла к Коле Белову. Он никак не мог приладить парик.

Женя протянула к подруге руки:

— Тосенька, я не сыграю!.. Так боюсь, так боюсь…

— Любезная Софья, что я вижу? Где твое мужество?

Петя Таштыпаев в лиловом камзоле и белых кружевах стоял у соседнего зеркала. Тоня едва узнала его. Это был строгий пожилой человек. Снисходительно посматривал он на Женю.

— Смотри, дядюшка у тебя какой! — заговорила Тоня, стараясь развеселить подругу. — Петру всегда нужно стариков играть… До чего же хорош!

— Тоня! Ты потом… потом с ним поговоришь. Скажи, что мне-то делать? Я ведь не сыграю… — шептала Женя.

— Да что ты так растерялась? Этак и я слова сказать не смогу — буду бояться, что ты вдруг заревешь и все провалишь! — рассердился Таштыпаев.

— Подожди, Петя, — остановила его Тоня, — дай нам поговорить.

Когда недовольный Таштыпаев отошел, она взяла подругу за плечи:

— Ну, говори, что с тобой?

— Мама… Опять маме плохо. Вчера я пришла из школы вечером — у нее приступ. Всю ночь мучилась.

— Так ты и не спала, значит?

— Почти не спала. Да это пустяки. Только страшно мне очень. Главное, папа так теряется… уйдет в другую комнату, руками голову обхватит… Не могу!..

— А как сейчас?

— Сейчас ничего… успокоилась, заснула. Нинушин папа был, укол сделал.

— Трудно тебе, конечно. Только изо всех сил нужно держаться. Понимаешь?

— Я понимаю… Я, перед тем как сюда идти, слово себе дала не распускаться. А пришла — чувствую, не могу играть… Этот свет… веселье, все такие нарядные, счастливые…

— По-твоему, все, да? Больше ни у кого горя нет? — обиженно, совсем по-детски спросила Тоня и отвела глаза в сторону.

— Ах, нет, Тося, я не говорю про тебя. Я знаю… Но ты сильная.

— И ты будь сильной! — шопотом сказала Тоня, и потемневшие глаза ее засияли.

— Да! Если бы уметь!.. А мне кажется, будь я на твоем месте — потеряй я близкого друга… ну, хоть тебя… я бы ни есть, ни пить не стала, учиться бы не смогла…

— Полно, полно! Значит, ты только тогда человеком можешь быть, когда все благополучно? Ты сама еще себя не знаешь, если так говоришь.

Тоня помолчала и заговорила снова: