Чистое золото

— Ну, как же! — Она с сокрушением покачала головой. — Иной раз крепко ссорились. Я ведь в отца — нелегкий характер! Только это дела не меняло.

— А… как Павел?.. Он тебе говорил когда-нибудь?

— Нет, никогда, я и так знала.

— И теперь не жаль?

— Что не сказал? — переспросила Тоня, думая, что Павел, в сущности, не сказал ей ничего перед отъездом. — Вот именно, очень жаль, очень. Хоть я и знала, а так жалею, что не услыхала от него самого! И поэтому я ни от кого другого этих слов слышать не хочу.

— Никогда? — Анатолий даже остановился на минуту. — Но так ведь не бывает, Тоня. Это тебе сейчас кажется, а потом…

— Не знаю, что будет потом, — отрезала Тоня, — а сейчас не могу и не хочу ничего такого знать… Ты это учти, — прибавила она тихо.

— Не беспокойся, — сразу похолодевшим голосом откликнулся Анатолий, — запомню.

Они, не сговариваясь, ускорили шаг.

Тоня уже стыдилась своей откровенности, и последние слова показались ей излишне резкими, а Толя вдруг почувствовал, что очень устал и от далекой прогулки и от разговора.

Взглянув на окна Кагановых, Тоня сказала, как бы про себя:

— Женечка не спит. Рассказывает маме про свой успех.

— Ох, Тоня! — спохватился Анатолий. — Боюсь, что не потому у них свет горит.

— А почему?

— Ты не заметила, а когда мы выходили из школы, нам встретился доктор Дубинский. Он шел с помощником Михаила Максимовича, Кирюшиным… И доктор сказал: «Бывают же такие неожиданные ухудшения. А всего час назад она совсем прилично себя чувствовала». Боюсь, что Женина мама…

И ты мне ничего не сказал? — с укором крикнула Тоня и бросилась к дому подруги.

Глава пятая

«Плохие вести не лежат на месте», — говорит пословица.

Весть о смерти Жениной матери ворвалась в школу, смяла и потушила праздник. Всех затронуло горе Кагановых. На прииске их любили. Михаила Максимовича — за справедливость, Женю и ее мать — за кротость и радушие. Маленькая семья Кагановых жила дружно, родители и дочь всегда относились другу к другу с неослабевающим вниманием и лаской. И это нравилось людям, даже тем, кто привык выражать свои чувства проще и скупее.

Особенно взволновалась Анна Прохоровна Моргунова.

— Вот несчастье, вот несчастье, Надежда Георгиевна! — твердила она, подойдя к Сабуровой. — Совсем сердце упало… Беда-то какая! Пойдем домой, Лиза. Кулагины тоже уходят… Николай Сергеевич аж побледнел весь. Очень за своего инженера огорчается…

Анна Прохоровна вышла из зала, вздыхая и покачивая головой. Притихшая Лиза шла за ней.

Обычно ей, шумливой и грубоватой, ничего не стоило оборвать мать, не ответить на вопрос или проворчать что-то сквозь зубы. Это делалось не от нелюбви, а от небрежного отношения к близкому человеку, с которым, казалось, можно не считаться. Но сегодня Лиза вела домой Анну Прохоровну, бережно поддерживая и поправляя ее сползший платок. Мысль о Женином несчастье наполнила Лизу тревогой и раздумьем.

За Кулагиными и Моргуновыми поспешно стали расходиться и другие. Сабурова разыскала Татьяну Борисовну. Молодая учительница сидела одна в углу зала. Лицо ее показалось Надежде Георгиевне растерянным.

— Наконец-то вы! Долго думаете тут оставаться?

— Случилось несчастье, Таня. Умерла прекрасная женщина, мать Жени Кагановой, твоей будущей ученицы. Мне нужно пойти туда. Если хочешь, возьми ключ, отправляйся ко мне и жди. Сегодня и ночевать у меня оставайся.

Квартира Кагановых встретила Сабурову тяжелой тишиной. Михаил Максимович молча шагал по комнате. Иногда он останавливался возле дочери, словно собираясь заговорить с ней, но, так и не собравшись, снова начинал шагать. За ним следил добрыми тревожными глазами его помощник, инженер Кирюшин.

Женя сидела в большом кожаном кресле и казалась в нем очень маленькой. Ее трясло мелкой, нервной дрожью.

— Надежда Георгиевна? — удивленно, как бы едва узнавая учительницу, прошептала девушка. — Вы знаете — мама умерла…

В огромных и пустых глазах ее мелькнуло какое-то ожидание. Вдруг Сабурова сейчас улыбнется, скажет, что все это неправда, бред… мама жива и зовет Женю.

Но Надежда Георгиевна сказала другие, страшные слова:

— Да, знаю, знаю, Женечка.

Что могла принести осиротевшей девушке, что могла сейчас сделать для нее старая учительница? Только накинуть на ее плечи шаль и взять в свои теплые руки холодную руку Жени.

Но велика в юном сердце вера в того, кто часто приходил на помощь и действительно помогал и утешал. Бессознательно Женя ждала какого-то чуда от Надежды Георгиевны. И слова учительницы новым отчаянием легли на ее сердце. Она сидела холодная, застывшая, по временам со страхом взглядывала на Сабурову, будто просыпаясь, и опять шептала:

— Надежда Георгиевна, вы знаете — мама умерла…

Выйдя в соседнюю комнату, Сабурова постояла там минуту. Мертвое лицо было спокойно. Тонкие брови приподнялись, губы застыли в слабой улыбке.

Вернувшись к Жене, Сабурова заметила ее вопрошающий взгляд, будто девушка ждала, что ей сообщат что-то новое о матери. Нет. Больше никаких вестей не будет.