Чистое золото

Сабурова неосознанно ждала чего-то подобного и внутренне готовилась к отпору, но, услышав слова Павла, почувствовала, как загорелось ее лицо. Надежда Георгиевна рассердилась.

— Скоро ты соскучился в родном доме, — сдержанно сказала она. — Дня не прожил, а уже уехать хочешь… И куда же тебя тянет?

— В городе хочу устроиться, Надежда Георгиевна. В общежитии для слепых.

— Вот как? — удивилась старая учительница. — А тебе не кажется, Павлик, что для Дарьи Ивановны это будет очень обидно? И чем вызвано такое желание?

Павел задумался.

— Надежда Георгиевна, вы всегда все понимали, поймите и сейчас… Положение мое не из легких.

— Очень понимаю. Тяжело… Но, зная тебя, я была уверена, что ты эту тяжесть выдержишь…

— И я был уверен. Нечего вам объяснять, как это бывает. Сначала отчаянье, потом оцепененье какое-то… вспоминать не хочется. А затем понемногу разум на выручку начинает приходить. Я ведь долго в госпитале пролежал, — усмехнулся он, — было время подумать.

— И что же надумал? — осторожно спросила Сабурова.

Павел встал и начал ходить по комнате быстрыми легкими шагами. Глядя на него, старая учительница даже усомнилась на минуту, точно ли он слеп.

— Надумал я тогда вот что: до полного уныния дойти самое простое дело, легче легкого. Пожалуй, и руки на себя наложить нетрудно. А я легких дел ведь никогда не любил. Это — он быстро коснулся глаз, — изменить меня не должно.

— Значит?..

— Значит, нужно жить, не киснуть. Оснований для этого много. Детство и юность у меня хорошие, светлые были… Мать ждет меня, братишка, товарищи… А главное — знаю, что воевал недаром. Как-никак, и моя маленькая доля в победе есть. На этом я твердо стоял.

— Стоял? Теперь не стоишь?

— Нет… и сейчас так думаю. Только сидеть и слушать как мухи жужжат, я не могу. В городе, в общежитии специальные инструкторы есть. Подберут мне работу, обучат. Здесь некому со мной возиться. А мне без дела никак невозможно. Характер такой… самостоятельный, что ли…

Павел говорил негромко, даже с некоторой застенчивостью, точно осуждал себя за слишком самостоятельный характер но Сабурова видела, что в правоте своей он непоколебимо уверен.

— Очень похвально, что ты хочешь работать, но не торопись так… Поживи, отдохни, что-нибудь подыщем для тебя. Ведь ты свалился как снег на голову, сразу трудно придумать дело…

— Нет, Надежда Георгиевна, в общежитии мне будет лучше.

— Ты не забывай, что в общежитие помещают одиноких людей, о которых дома некому позаботиться. Из-за тебя кто-то бессемейный туда попасть не сможет. Не лучше ли остаться здесь, где тебя любят и так тебе рады? Потерпи, найдешь работу.

Павел долго молчал, и когда заговорил, голос его звучал глухо:

— Приходится все карты открывать… Здесь-то, среди своих, где меня прежнего знают, мне и тяжело! С чужими я лучше держался. Я опять человеком быть хочу, над своим несчастье, подняться, а здесь это не выйдет. Вы не знаете, чего мне сегодняшнее утро стоило! Слушал я мать, ребят, Иона, Тоню.

Голос его оборвался.

— Я… я слишком любил все это, — сказал он едва слышно и отвернулся.

Сабурова хотела возразить, но, взглянув на Павла увидала что он весь дрожит, а лоб его покрыт мелкими капельками пота. Видимо, огромного труда ему стоило сдерживаться, говорить, не повышая голоса. И в этой сдержанности Надежда Георгиевна уловила такую большую и скрытую силу, что вне — запно переменила решение.

Старая учительница провела ладонью по мягким русым волосам юноши.

— Вот что, дружок, — громко сказала она. — Я согласна тебе помочь.

— Надежда Георгиевна! Вот спасибо! — Он порывисто схватил руку старой учительницы, глаза его стали влажными.

— Погоди. Я согласна, но с условием: подождем полгода.

— Вы смеетесь надо мной?

— Я не смеюсь. Если через полгода ты повторишь свое желание уехать из дому, я все, что нужно для этого сделаю. Согласись, что теперь нанести такую обиду матери, после всех ее мучений было бы бесчеловечно. Надо о ней тоже думать, не только о себе. Ты сильный, выдержанный — скрепи себя ради нее, смирись на время. И ждать надо терпеливо, слышишь? Мать и братишку не обижать. Можешь обещать?

— Что вы, Надежда Георгиевна! — оскорбленно возразил Павел — Уж как бы мне трудно ни было, я характер ни на ком срывать не привык. Только ждать-то зачем? Ведь через полгода я то же самое вам скажу.

— Там посмотрим. Я без этого испытательного срока помогать тебе не согласна. А ты ведь, я думаю, ни к кому другому с этой просьбой обращаться не станешь?

— Вы знаете, что нет, — вздохнув, ответил юноша. — Начнутся увещания, длинные разговоры… Это все я только от вас выслушать мог. Да и сам, пожалуй, никому так объяснить не сумею. Выходит, для меня выбора нет. Надо соглашаться.

— Хорошо. Союз у нас заключен. Теперь я должна идти, а тебе советую лечь отдохнуть. Не нужно, чтобы Дарья Ивановна видела, как ты разволновался.

Павел согласился. Да, он ляжет и, наверно, уснет.

Возбуждение его утихло. Побледневшее, осунувшееся лицо стало спокойнее. Он проводил Сабурову до дверей.

— А ты в доме хорошо, ловко двигаешься, Павлуша.