Чистое золото

— Еще бы мне здесь не ловко двигаться! Каждая щелочка знакома. Да у слепых быстро развивается ориентировка эта. Я сам удивлялся.

Он постоял на крыльце, словно глядя вслед Надежде Георгиевне.

«Теперь ему должно стать легче, — думала учительница подходя к поселку. — Он выговорился, выявил свою волю, переложил часть тяжести на меня. Боялся, бедный, свидания с матерью, с товарищами. С дороги еще не отдохнул, а тут эти встречи, разговоры… пришлось держаться… Вот и вылилось все в нервный припадок… Нужно, чтобы он ни минуты не чувствовал себя одиноким, чтобы товарищи деятельно, по-настоящему занялись им… А легко ли это будет сейчас? — задавала она себе вопрос. — Пожалуй, не сразу и соберешь ребят, чтобы потолковать с ними о Павле. Придется с утра послать Мухамета к Иллариону…»

Тоня и Татьяна Борисовна, шедшие впереди Сабуровой, вдруг исчезли. Очевидно, вошли в школу. Может быть, не откладывая, поговорить с ними сразу же?

Надежда Георгиевна тихо прошла в раздевалку, заглянула в учительскую. Всюду было чисто и пустынно.

«Где же Таня?» — недоумевала Сабурова.

Она заглянула в каждый класс и, не найдя никого, поднялась на второй этаж. Тихо двигаясь по недавно вымытому коридору, она вздрогнула от неожиданности, услышав голоса, остановилась у десятого класса и заглянула в неплотно притворенную дверь.

Все ее ученики, уже одетые в обычные платья, сидели на своих местах. Только Тоня еще в золотистом наряде… И Татьяна Борисовна здесь. Тоже сидит на парте, рядом с Анатолием Соколовым…

На кафедре стоял Илларион Рогальский. Он поднял руку и громко сказал:

— Ребята! Комсомольское собрание бывших учеников десятого класса считаю открытым. На повестке дня один вопрос — о помощи нашему товарищу Павлу Заварухину, инвалиду Великой Отечественной войны.

— Дети мои дорогие! — прошептала старая учительница и, распахнув дверь, вошла в класс.

Глава вторая

Июль начался грозной жарой. Ветер пропал совсем, точно никогда и не летал над землей на своих широких крыльях. А если порою и начинал задувать, то казалось, что сперва он побывал в только что вытопленной печи. Он нес с собою далекий горький дымок. Где-то горела тайга.

На комсомольском собрании было решено, что у Павла ежедневно должен кто-нибудь бывать, читать ему газеты, книги, сопровождать Заварухина на прогулку.

Павел встречал товарищей с чуть преувеличенным оживлением, но его хватало ненадолго. Вскоре он становился сух и молчалив. Ребят это смущало.

— Не знаешь, хочет ли он, чтобы ты еще посидел, или рад, что уходишь, — сказал как-то Таштыпаев.

Молодая, крепкая жизнерадостность товарищей каждый раз по-новому поражала и несколько оскорбляла Павла. Ему казалось, что при нем друзья стараются сдерживать свое оживление, однако оно прорывается. В то же время он с жадностью прислушивался к их смеху, говору и чувствовал горькое раздражение оттого, что не мог смеяться и говорить, как они.

Труднее всего, конечно, было встречаться с Тоней. Что она не отвернется от него, будет стараться проводить с ним как можно больше времени, он знал твердо, но считал, что этого-то и нельзя допускать. Не должна их детская дружба ложиться на Тоню бременем. Если хоть раз она со скукой подумает, что опять нужно идти в Белый Лог, Павел будет непростительно виноват… Такое решение пришло к нему давно. Сказав девушке в день приезда, чтобы она не возвращалась вечером, Павел был доволен собой. Однако, когда вечер наступил, ждал ее с замирающим сердцем. Тоня не пришла. Он сказал себе, что это к лучшему, а сам жестоко обиделся.

После разговора с Сабуровой он решил ждать, стиснув зубы, но сомнения не переставали его мучить. Порою страстно хотелось как можно скорее уехать, а минутами становилось совершенно ясно, что если он с товарищами хорошо продумает все обстоятельства и возможности, то жизнь можно наладить и здесь. Пожалуй, и школу кончить не так уж немыслимо… Но один он ничего не придумает, ребята об этом не заговаривают, а подсказывать им он не может.

Легче, чем с другими, Павел чувствовал себя с простодушным Моховым. Но Андрей навещал Заварухина редко: на летнее время он поступил работать.

В один из душных вечеров Павел, сидя дома один, так задумался, что не услышал, как в дом кто-то вошел.

— Так и сидишь? Ничего не делаешь? — услышал он голос Иона. — За работу пора браться!

Павел даже вскочил, уязвленный грубостью старого друга. Что Ион, с ума сошел?

— Дружка своего Мирона, я привел, — тем же тоном продолжал старик. — Из Шабраков он. Поживет у вас, научит тебя корзины плести. Орсу много корзин нужно.

Павел радостно вспыхнул. Обида была мгновенно забыта.

— Правда? А успею выучиться? Не отдали бы заказ. Сказать в орсе надо.

— Подожди, паря. Я еще попробую тебя. Может, руки — крюки, — спокойно возразил корзинщик.

Ион успокоил Павла: заказ поручат ему и никому другому. Важно взяться за дело как следует.

— Это ты не беспокойся. Возьмусь!

Взбудораженный Павел упросил Мирона сейчас же начать первый урок и в эту ночь долго не спал, думая о неожиданной удаче.

Тоня присутствовала на одном из уроков. Корзинщик неторопливо наставлял Павла: