«…на скаку обернулась и увидела, что сзади нет, не только разноцветных башен с разворачивающимся над ними аэропланом, но нет уже давно и самого города, который ушёл в землю и оставил по себе только туман».
ТЕО И КЛЕО
Она без труда распознала в себе это чувство, не посетившее её раньше, но неотступно подстерегавшее всю жизнь. Что же послужило надёжным подтверждением? Не те ли безошибочные признаки – она много читала о них: каждый раз при встрече в аллеях её бросало в жар, на шее и на щеках вспыхивали некрасивые красные пятна, а ноги слабели и делались «не свои»? При этом когда между ними оставалось два-три шага, она, будто тургеневская барышня, опускала глаза, как бы досадуя на судьбу: ах, сударь... поздно... поздно.
Так могло казаться со стороны.
На самом же деле в её душе не возникало ни малейшего намёка на ропот, ещё менее того – досады. Лишь тихая, но неколебимая уверенность, как если бы она ждала дальнего гостя – уже и осень прошла, и зима на исходе, длинные тени легли на тропинку к её бедному дому... и вдруг! Скрип снега у крыльца: обмануться невозможно...
- Ну, вот и Вы... Пожалуйте к столу...
На следующий день, при встрече, прежде чем опустить глаза, она постаралась получше разглядеть его. Высокий, и почти прямой. Прихрамывает, опираясь на трость. Элегантен. Сед той – голубоватой, как снег гор – сединой, что видится неправдоподобной. Сросшиеся брови сединой не тронуты, чёрные. Тщательно подстриженные усы. Кожа выбритого лица – жёлто-коричневый пергамент. Единственное, что выдаёт возраст...
«Роберт Тейлор, – укололо в грудь, – «Мост Ватерлоо...»
Поравнявшись, она незаметно втянула в себя воздух: табак... резеда... что-то ещё... Тимьян? Он слегка растянул губы в вежливой улыбке узнавания, и они разминулись. Впрочем, улыбка могла предназначаться и не ей – вслед семенили две дамы.
Они ещё раз встретились и разминулись в аллее. Также мерно и значительно постукивая тростью, подняв твёрдый подбородок, он прошёл мимо, скользнув взглядом поверх головы. «Да, это тимьян... Что ж... буду страдать тайно, – улыбнулась она своим мыслям. – Однако вальс-бостон за Вами, милорд».
...На прогулку она надела чёрный строгий пиджак с белоснежным шейным платком. Это был скрытый посыл и прочитывался как знак: нам не миновать друг друга. Но чёрно-белая чересполосица прожитой жизни просит не спешить. Малый остаток отведенного времени – малость кажущаяся... Ожидание – тоже часть.
Он стоял на её пути и улыбался великолепными зубами. Только ей – она теперь не сомневалась. Подошла вплотную, пытаясь не выдать быстрые слёзы. Он перехватил трость в правую руку, а левую галантно согнул в локте.
Дорога шла на подъём. Воздух в поле вибрировал от жары, стрекота и жужжания. Она остановилась, тяжело дыша.
- Валидол... с Вами? – обеспокоенно глянул он.
Она смешливо высунула язык: на кончике красовалась таблетка...
- Может, вернёмся в парк? И там присядем?
- Нет. Здесь просторно... Идёмте ещё.
- Будь по-вашему... Помните, у Платонова? «Три вещи меня поразили в жизни – дальняя дорога в скромном русском поле, ветер и любовь». Долгие годы я был лишён этого. И вот – русское поле, бесконечная дорога... И мы... Поразительно. Ветер – моя судьба. Любовь?.. Вы, конечно, ждёте немедленного ответа, заранее отвергая несовпадения... Что ж, это право каждой женщины. Извольте.
Любовь... Нигде на земле это слово не соответствует русскому пониманию. У нас всё определено при венчании: взаимопоглощение на добровольных началах, заведомо невыполнимые обязательства... Вы не находите? Для меня любовь – это доверие. Не так уж мало в этом мире. У меня никогда не было семьи, гнезда. А женщины... Многих я не помню. К другим испытываю благодарность... за доверие. За жизнь. Доверие за доверие – выше любви я не знаю.
- Давно ли Вы знакомы с Платоновым?
- Начинал в библиотеке Конгресса Соединённых Штатов. А дочитывал в Тель-Авиве, в госпитале. У меня там образовалась пауза... шесть операций...
- Почему – Платонов?
- Язык... Пронзительность... Земляк.