Чистые воды бытия

Таки выбрал рассвет посреди дубравы рогатину — самый знатный весомый, в три обхвата дуб, ну и призвал в сотоварищи весенний ветер, дабы помог-потянул ветви долги-хлёстки-тягучи, да чтоб подальше от ствола. И покуда ветр тянул-помогал, изловчился рассвет вложить клубок солнышка, свитый из жарких ниток в ту рогатину, прицелился, сколь мог, ибо уж больно горяч оказался шар, да ка-ак вскинул его в небушко, изо силы всей, по мочи с умением, сверх меры, данной ему замахнулся. И полетел тот клубок кубарем, плавной дугой от востока с радости, к западу по принуждению.

Сугробы метлой метелей наметённые пыльны головы со страху с плечами стали ровнять, от стыда за перепуг сделались мокры, — дело известное, чем солнце ближе, они тем ниже. Вот уже и земля кое-где нага. О куриные лапы корней трутся льдинки, тают, а куриные лапы крон сами скребут промеж облаков, — и то до птиц, то до дождика царапают.

Изо дня в день те дерзкие рассвета игрища, по нраву, нет ли, а проку от них покамест больше, нежели безделицы. Да вот надо было так случиться, что не рассчитал сил однажды рассвет, и скрылось солнышко за неба хмарью. Стоят небеса в курчавой бороде кроны, печалятся, деревья со стороны на сторону качаются и кричат по журавлиному, скоро уж месяцу пора видным с одного боку голышом возлежать на отмели ночи, а солнца, как и не бывало.

Придёт день, обернётся солнышко, но не нынче, ко времени. Да и не по злобе оно прячется, для острастки, чтоб играли, но не заигрывались, помнили и себя, и про то, что бездумье скрасит час, а позору оставит — на время. На все времена.

Не для себя

Исход снежной зимы. Для кого он каков. Кому — праздник, а которому слёзы. Супротив многоводья рек, вновь наполненных водой, пересохших некогда колодцев и сытых влагой полей, — растерявшиеся птицы с белками, что так и не смогли отыскать своих кладовых, голодные олени, зайцы, волки, да лисы. Среди прочих, потерпевших от бескормицы — лесные козочки, чьей стати меньше года или даже двух. Не войдя ещё в силу, они ослабли из-за несытости, так, походя, зима и расправилась со многими из них.

Повидал я всяких, но более прочих жаль, которые, забывшись сном, были не в силах подняться при виде человека. Устроившись на дне сугроба, они или прижимали голову плотнее к плечу, дабы миновала их чаша ненужного, неполезного внимания, или изображали поползновение к бегству, либо даже в самом деле пытались бежать, но увязнув на первом же шаге, обрушивали свою немощь долу, и хорошо если удавалось попасть в прежнее, согретое немного углубление. А то и мимо, в новый холод, который отберёт последние силы жить…

О том размышлял я, считывая с троп и сугробов следы, чаще грустил, чем наоборот, и тут… я увидал её! Нежную, хрупкую, с тонкими худыми ножками косулю, что в двух всего шагах от кустарника сделались незаметны, ибо по стройности один в один были похожи на любой из пучков его стволов.

Малышка не торопилась уйти. Сквозь близкое расстояние, что разделяло нас, она отыскивала в моём взгляде то, человеческое, что позволило бы ей не растрачивать сил на бегство. И если во мне она была почти что сразу уверена, то в собаке, что неизменно сопровождала меня на прогулках — конечно же нет.

Едва я уловил сие, смущающее козочку, обстоятельство, то улыбнулся ей ободряюще, и поманив собаку кивком, развернулся к дому. Через пару шагов я поворотил голову, рассмотреть косулю. Она тихонько брела к тому месту, где только что были мы. Солнце довольно сильно ослабило корсет наста, обнажив голое тело земли, и вблизи дороги оказалось полно мест, откуда вполне можно было набрать пригодного для весенней трапезы сенцА.

Признаться, я не сторонник торопить события, но глядя, сколь жадно обрывает неподатливые прошлогодние травинки козочка, я мечтал, чтобы скорее уж: и тепло, и свет, и зелени вдоволь. Не для себя. Не для себя…

Струны

На свете много разных людей. Одни укрепляют подшев18 основ мироздания, другие живут сами по себе, ради себя, в стороне, но, впрочем, до поры до времени. Случись что, они пополнят ряды упомянутых первыми. Иные, вовсе — как бы посторонние миру: желают здравствовать, если у них в чём нужда, а другим часом пройдут мимо, не сочтя нужным знаться.

А есть ещё люди, чьё существо устроено на манер струн. Ими бренчат походя бездушные, бездельники или расчётливые, а то и подлецы, — поглядеть, как мучаются те от чувств-с, страданием полюбоваться. Трогают выпачканными, жирными от всеядности руками, а то накрутят на палец, и цепляют той самой струной за всё, что ни попадя. Слушают, как натужно, на надрыв, гудит она. И ведь не остановит никто, не попеняет. Чем-то занят, и ладно, а эта… Пускай терпит, коли не может иначе никак.