Чистый цвет

Но хотелось ли ей изменить прошлое, потому что она прожила его неправильно, или сожаление – это просто ошибка в том, как она сотворена? Самым важным в ней для Бога был ее импульс критика – ее желание всё переделать. Вот, что в ней было самого важного. Но этот импульс всё переделать заставлял ее страдать. Когда она окидывала мысленным взором свою жизнь с отцом, она хотела запомнить то, как они смеялись, его живой характер, его доброту, всё то хорошее, что она делала для него, всё сделанное с любовью. Почему красота, которую открыла ей его смерть, не могла пересилить ее желание изменить то, как всё сложилось прежде?

Он не хотел сообщать Мире о том, что находится при смерти, потому что хотел, чтобы она продолжала жить своей жизнью. Но также он хотел, чтобы она была рядом, и у него не всегда получалось не расстраиваться из-за того, что она нечасто его навещала, особенно в последний его год. Она хотела быть ближе к отцу и проводить больше времени вместе, но что-то внутри нее заставляло ее держаться поодаль, может, дальше, чем следовало. Однако это казалось важным, и как будто так было надо – оставаться в большом мире без него, как если бы повторялись требования прошлого, когда она пыталась держаться на расстоянии, иначе рисковала навсегда провалиться в колодец на двоих. Он согласился, что хочет того же – чтобы она жила в большом мире без него. Оба они хотели одного и того же – чтобы другой жил своей собственной жизнью, – но они также хотели быть рядом и жить одну жизнь.

В тот последний год она обнаружила, что ей трудно быть рядом с ним. У них обоих на глазах были шоры, никто из них не хотел видеть приближающийся конец. Ему было неловко желать, чтобы она осталась, и сразу же – чтобы она вернулась, а она чувствовала себя виноватой из-за того, что хотела уйти. Но она приносила ему всё, что находила в мире хорошего, карамельки в серебряно-синих фантиках. Но она не всегда возвращалась с подарками, боясь стать ему женой. Ей нравилось чувство, существовавшее между ними, когда она была маленькой девочкой и он рассказывал ей истории о трех взрослых братьях: они отправились в мир, и каждый из них искал свое сокровище, и каждый возвратился домой с чем-то особенным, что они нашли как бы отвечая на загадку, которую загадал им отец, – каждый по-своему. Что же это была за загадка, ради ответа на которую Мира была послана в мир? Может быть, какова истинная дистанция любви?

* * *

Потом все эти воспоминания вызвали у Миры чувство усталости, похожее на то, что она испытывала в год, когда умирал ее отец. Она сидела с отцом у него дома, и будто какой-то странный наркотик разливался по ее венам, погружая ее в глубокий сон, заставляя зевать, один зевок за другим – самый тяжелый наркотик, какой она знала. Мира сидела, беседуя с отцом, на диване, и тяжелый год давил на нее всем своим весом, удушающий, как сам сон. «Почему бы тебе не прилечь и вздремнуть на диване?» – спрашивал ее отец, а она отказывалась, ведь ей нужно было идти домой. Она не могла позволить себе уснуть у него на диване в этом доме смерти и умирания, хотя однажды все-таки уснула, а когда проснулась, в ее сердце было светло, как в сердце невинного ребенка. Отец смотрел телевизор в наушниках. Было так здорово проснуться рядом с ним у него дома.

Такова была их жизнь во всей ее полноте в первом черновике их совместного существования.

* * *

Она вспомнила, как он махал ей рукой на прощание, стоя на крыльце, и не поворачивался спиной, чтобы зайти в дом, пока она не проходила половину квартала и не скрывалась от его слабеющих глаз, а может, еще чуть-чуть дольше.

Исхудалая спина ее отца, одетого в трехцветную трикотажную кофту и штаны цвета хаки. Его худоба, выпуклые кости спины под ее ладонями – когда она его обнимала, чувствовался каждый позвонок, – царапающая щетина на его плохо выбритой щеке, куда она целовала его при встрече. И когда она сняла висевшую над телевизором картину, убирая дом через месяц после его смерти, квадрат стены под картиной слегка пульсировал в форме сердца, как будто дом действительно любил ее из-за того, как сильно любил ее отец, который подолгу сидел перед этой стеной своей гостиной, любя дочь каждый день своей жизни.

* * *

Любить своего ребенка просто. Нет ничего проще на земле. Отец зачастую испытывает к дочери особую любовь. Желание посвятить ребенку весь свой интерес и гордость естественно. Просто любить собственное творение. Но это долг, который ребенок никогда не сможет отдать, – быть тем, кому отдали всю любовь и заботу. Кажется, в этом нет никакого равновесия.