Читай меня по губам

Качает пальмами рука, играет стрелами Диана,
душа горит у моряка, как настоящая заря,
изба, прибежище сверчка, протяжны руки Океана,
звезду видать издалека на лысине у звонаря.

Играй мне, колокол, сонет, и полонез читай по буквам,

мне музыки волшебный дом открыт, как облако лучам.
Жизнь совершенна, смерти нет, не выпустит она стрелу к вам,
по ней горюет Посейдон, песка прибрежного гончар.

Картавит криками народ неоспоримые рулады,

уходят вспять, поражены, владельцы меры и весов.
Граница Крита у ворот. Не запирай ума палаты.
Когда не знаешь тишины, поставь на музыку засов.

Качает пальцами тростник, смеются маленькие лани,

взрываясь шелковым огнем, как эта странная строка.
А ты меня с собой возьми, играть судьбу колоколами,
обедать хлебом и вином, ложиться спать на облака.

«Корабль уплывает по реке…»

Корабль уплывает по реке,
и солнце освещает небо снова,
тебя запомнят в синем пиджаке,
сутулого, усталого, больного,
тебя запомнят, но не назовут,
и, в книге книг страницу не заполня,
по мостовой чернилами мазут
бежит наперерез мальчишке полдня.

Настало время молодой молвы,

рука не доверяет больше глазу,
бежит паук на цыпочках любви,
но муха не дает ему ни разу,
и ты ее прощаешь все равно,
тасуя поредевшую колоду,
скрипит баркас, и рыбы домино
заходит в остывающую воду.

Настанет день, которого всегда,

проснись уже, не слушайся светила,
слова бегут, как ток, сквозь провода,
оглянешься, и жизни не хватило,
за пазухой промокшая метель
несет свое прохладное не надо,
и дверь снимает медленно с петель
предутреннего воздуха громада.

«Постелите мне теплую землю под голову…»

Постелите мне теплую землю под голову,
я устал эту песню дышать,
начинается быстро, а пишется с голоду,
на углу, где костры малышат
разгораются, гаснут, и вечером угольным,
на опушке, руками щедра,
ты любила показывать внутренних кукол нам,
издавая мотивы щегла.

Говори мне еще, бескорыстная пленница,

прямо в ухо седое дыши,
если сердце усталое плакать не ленится,
на какие, простите, шиши,
чтобы полной луной, выходя за околицу,
разбирая дорогу почти,
а зачем бы ему, будет сам беспокоиться,
надевая слепые очки.

Эту песню дышать между воздуха колкого,

по углам, где железо гремит,
где печаль застывает последняя волкова,
проникая по пояс в гранит,
ты ему обещай вороватую паузу,
лоб целуй невысок,
а потом уходи, троекратно, по Штраусу,
выворачивая носок.

«Серое ты мое, нерусское поле…»