— Ох, — мое лицо сразу же краснеет. — П-прости, Другой Эрик. Я просто запаниковала. Тот рыжебородый парень угостил меня выпивкой и вывалил на меня кучу информации о том, что ставит пьесу, и я просто…
— Фредди, — пожимает плечами Другой Эрик. — Он неплохой парень. Просто он ирландец.
— Я уверена, что этот зал — ничто, по сравнению с тем, к чему ты привыкла в Нью-Йорке, — говорит девушка, сидящая на полу. У нее черные как смоль, непослушные, торчащие во все стороны волосы, а глаза так густо подведены черным карандашом, будто кровоточат.
— На самом деле, театры в Нью-Йорке довольно маленькие, — признаю я. Данный зал удивительно большой и практически двухъярусный, проход отделяет последние шесть рядов от передних. Я догадываюсь, что в Техасе всё больше: у них больше места для игр, чем в тесном Нью-Йорке.
— Чем меньше зал, тем проще его заполнить, — замечает Другой Эрик. — Мы никогда не распродаем все места.
Виктория внезапно хватает меня за руку.
— Она училась в академии Ригби и Клаудио. Эта птичка знает места.
— Получается, ты будешь обучаться по программе выпускников? — спрашивает девушка с пола.
— Нет, я на втором курсе. Я бросила ту школу спустя год. Она… она не подходила для меня. — Вдохновленная их вниманием, я позволяю себе выговориться. — Школа искусств в Нью-Йорке — это не совсем то место, которое ты надеешься увидеть. Я не изучила ничего нового, чего бы уже не знала. Все студенты думают, что они знают всё. —
— Пожалуйста, — призывает меня Виктория, — расскажи про дураков, руководящих танцевальным институтом.
Эта фраза вызывает всеобщий смех.
— Это все так претенциозно, — продолжаю я. Я жаждала этого освобождения. Мои родители никогда не слушали. Мне очень нужно высказаться. — Они заставляют тебя платить такую большую сумму денег только для того, чтобы финансировать свои собственные дрянные постановки на Бродвее — и они никогда не имеют успеха. Когда-то они ставили пьесу, в которой все декорации были
— Звучит круто, — бормочет девушка с пола.
— Это было не так, — уверяю я ее. — Потом, во время изнурительной пятичасовой репетиции этой странной модернизированной версии Ромео и Джульетты, полной всякой отсебятины, кожи и доминантов, я поняла…
Слова неожиданно застревают в горле из-за картины, представшей перед моими глазами.
Из-за кулис выходит парень, чье лицо софиты освещают так сильно, что кажется, его кремовая кожа сияет.
Я слышу лишь свое дыхание, ничего больше.
Сердце пропускает удар.
Его привлекательное лицо, словно высеченное из камня, покрыто колючей щетиной. Даже отсюда его нереальные глаза блестят, словно осколки стекла.
Я с трудом сглатываю.
Хочу запустить пальцы в копну его каштановых волос, которые отбрасывают тень на его лоб.
А его тело...
И я все еще пытаюсь закончить свое чертово предложение.
— И… и я поняла, что…
На нем надета серая футболка, облегающая его так, словно сшита специального для него, чтобы соответствовать каждому восхитительному контуру тела, начиная с широких плеч и заканчивая накачанными бицепсами. Я могу представить, как он поднимает меня одной рукой.
— И… — все еще пытаюсь выдавить из себя хоть слово. — И я поняла, что…
Его светло-голубые джинсы с дырками на коленях низко сидят на бедрах.
— И…
— Продолжай, — поощряет меня Виктория.
Сейчас он возле стола с пивом, и мне открывается прекрасный вид на его задницу. Я хочу схватить ее или разорвать его чертовы джинсы. Он превращает меня в дикое животное.
Я никогда не чувствовала ничего подобного, и мне стыдно за себя.
— И нашла себя, — заканчиваю я. Может быть, это и было тем предложением, которое я искала так долго. — Знаете, что? Думаю, я попробую пиво.
— Я выпил его, — извиняясь, говорит Эрик, показывая пустой стаканчик.
— Я планировала взять то, в которое ничего не подмешано, — рассеяно шучу я. — Я… я сейчас вернусь.
Я разворачиваюсь и поднимаюсь на сцену. С каждым шагом мои нервы натягиваются все больше и больше.
Моей сестре это так легко дается. Она подходит к самым сексуальным парням, как будто им повезло, что они дышат с ней одним воздухом.