Читая Маркса...

Шекспир был одной из сильнейших литературных привязанностей Маркса. Он превосходно знал и много раз перечитывал его произведения. Столь же любим был Шекспир и в семье Маркса. «Дети постоянно перечитывают своего Шекспира»[158], – писал Маркс Энгельсу в письме от 10 апреля 1856 г. Образы героев Шекспира были так хорошо запечатлены, что легко возникали в памяти, являлись бытовыми ассоциациями: дочери Маркса давали прозвища знакомым, пользуясь именами шекспировских героев. Сам Маркс делал то же, преимущественно пользуясь именами героев комического типа. Чрезвычайно интересен образ Фальстафа в употреблении Маркса. Можно безошибочно сказать, что анализ этого образа в марксистском литературоведении много потеряет, если не использует соответствующих мест работ Маркса. Фальстаф для Маркса – своеобразный «персонифицированный капитал» эпохи «зари капитализма», рождающийся буржуа эпохи первоначального накопления. Беспардонный лгун, ограниченный, лишь о своей корысти думающий весельчак и забубенная голова, распутник, откровенно плюющий на всю феодально-религиозную поповскую кухню, грабитель с большой дороги и вместе с тем отчаянный трус, обманщик и веселый собутыльник, продающий все рыцарские добродетели за червонец, Фальстаф – яркий тип эпохи первоначального накопления. Обломки феодальных представлений – лишь строительный материал для его новой, буржуазной морали. Обманом спасая собственную шкуру в боевой схватке (Фальстаф, как известно, при первом нападении врага бросал меч на землю и притворялся мертвым), он рассуждает о том, что спасти собственную жизнь – первая рыцарская добродетель. Ограбить, отнять, украсть, взять в долг и не отдать и при этом клясться в противоположном, призывая всех феодальных святых и деву Марию, – в обычаях Фальстафа. Шекспир, со скорбью смотревший на крушение старого феодального мира, насмешливой характеристикой Фальстафа отрицал грядущий буржуазный мир. Его виндзорские проказницы смеются над Фальстафом, зарывая его в корзину с грязным бельем. Фальстафа выкидывают в залив Темзы. Фальстафа бьют, когда он переоделся в платье толстой кумы; Фальстаф толст, как бочка, его живот мешает ему видеть собственные колени; наконец, в «Генрихе V» Фальстаф непристойно умирает на руках вдовы Куикли. Но, несмотря на все это, историческое будущее осталось за Фальстафом. Фальстафы промышленного капитала лишь слегка похудели, пустили награбленное в оборот, научились правильно считать и выжимать прибавочную стоимость. В переписке Маркс называет Фальстафом агента Наполеона III, «господина Фогта», разоблаченного и просмеянного в известном памфлете Маркса[159]. Появится Фальстаф и в «Капитале» – об этом дальше. Есть образы Фальстафа не только в переписке Маркса и в «Капитале», но и в других работах Маркса. Так, в статье «Морализующая критика и критизирующая мораль», направленной против филистера Карла Гейнцена, Маркс смеется над утверждением последнего, что монархии являются «главной причиной горя и нищеты». Иронизируя над аргументами Гейнцена, он замечает, что рабство южных штатов Североамериканской республики, существующее благополучно без монархических форм, «могло бы воскликнуть словами Джона Фальстафа: „Ах, если бы аргументы были так же дешевы, как ежевика!“»[160]. Нередки и другие шекспировские образы. В работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» Маркс говорит о своем «герое»: «Старый, прожженный кутила, он смотрит на историческую жизнь народов и на все разыгрываемые ею драмы, как на комедию в самом пошлом смысле слова, как на маскарад, где пышные костюмы, слова и позы служат лишь маской для самой мелкой пакости. Так, в походе на Страсбург прирученный швейцарский коршун играл роль наполеоновского орла. Во время своей высадки в Булони он на нескольких лондонских лакеев напялил французские мундиры; они представляли армию. В своем Обществе 10 декабря он собирает 10.000 бездельников, которые должны представлять народ, подобно тому как ткач Основа собирался представлять льва»[161]. Тот же лев – по другому поводу, но в том же смысле – приходит на память Марксу в работе «К критике гегелевской философии права». Критикуя понимание Гегелем правительственной власти, Маркс замечает: «Здесь приходит на память также и лев в шекспировской комедии „Сон в летнюю ночь“, восклицающий: „Я – лев, и я – не лев, а Снаг“. Точно так же и здесь каждая крайность является то львом противоположности, то Снагом опосредствования»[162].