Читайте старые книги. Книга 2

Любопытный пример пренебрежения, с которым переплетчики прошлого относились к собственной славе: мы даже не знаем, как писалось имя знаменитейшего из них: Де Сей или Десей, а может быть, Дю Сей или Дю Сюэй; более того, мы толком не знаем, каким ремеслом он занимался^{264}. В самом деле, существует мнение, что этот так называемый переплетчик, чьи творения в последнее время ценятся так высоко, был просто-напросто скромным парижским священником и переплетал книги для своего удовольствия и на радость друзьям (так же поступал впоследствии, но с меньшим успехом, философ Гоффкур^{265} в своем замке Монбрийян). Замечу кстати, что переплеты Дессея легко отличить по капталам, в которые он вплетал для прочности металлические нити. Значит, он хотя бы исподволь заботился о будущем, и если к его ученым забавам примешалась хотя бы толика тщеславия, то история не обманула его надежд.

Падлу и Дером-младший освоили переплетное ремесло в более прогрессивную эпоху, когда мастера-соперники возжаждали славы. Падлу помещал свое имя в гравированной рамке внизу фронтисписа, а Дером-младший — в верхнем углу переднего форзаца, тоже в рамке. Впрочем, оба этих умелых переплетчика оставили столько работ, что опытный коллекционер без труда опознает их руку и в переплете без подписи. А это вовсе не пустяк — ведь и Дером, и особенно Падлу нынче в большой моде, так что книга в переплете работы одного из них, если переплет этот хорошо сохранился, стоит в несколько раз дороже. Любопытные подтверждения этому можно найти в каталоге господина Текне^{266} — он знает свое дело безукоризненно, и, если он просит за книгу большие деньги, значит, она досталась ему недешево. Между прочим, нашим предкам, которые имели перед нами то неоценимое преимущество, что родились в хорошую пору, эти драгоценные переплеты, стоящие ныне от 50 до 100 франков (нет нужды уточнять, что сама книга при этом не имеет ровно никакого значения), обходились в одно малое экю.

Выдающиеся переплетчики есть и среди наших современников. Бозонне, которого Тувенен называл ”Микеланджело книжного корешка”, довел свое искусство до полного совершенства. Келер, когда хочет, ничем не уступает Дерому, особенно в том, что касается небольших томиков или, как говорят собиратели, ”книжечек”. Знают свое дело Симье, Томпсон и Клосс, однако боюсь, что они совершат ошибку, если будут равняться на работы своих предшественников, возвеличенные капризной модой. У нас во Франции по достоинству оценивают лишь тех, кто уже в могиле, — сомнительное преимущество.

Очей ревнивых нам не колет
Лишь слава тех, кто далеко.

Юным девушкам Перевод М. Ильховской

Всем честным людям известно, что юные девушки не должны вести переписку, о которой бы не знали их родители, и о каждом полученном письме должны давать им отчет.

Разговор и переписка — это две широко открытые двери для ложных идей, а поскольку женская природа совершенна, только эти ложные идеи и могут привести к неблаговидным поступкам.

Ничего особенно дурного в нашей природе нет, но мы можем стать дурными, привыкнув к дурным разговорам, дурным советам и дурному чтению, и это будет общий результат плохого воспитания.

Я начал именно с этого, милые девушки, потому что в ваших семьях, где, как я имею некоторые основания думать, никогда не слышали моего имени, не преминут осведомиться, какое я имею право писать для вас и быть вами читаемым.

Если же ваши отцы, напротив, одарены той строгой памятью, которая ничего не забывает и помнит слепые симпатии юности, от которых свободны лишь немногие умники; если в суматохе света им когда-нибудь попадалось на глаза мое имя — имя писателя, который допустил в своей жизни немало ошибок, хотя грешил лишь по неопытности и не совершил ничего такого, что могло бы лишить его уважения окружающих и своего собственного, — если так, значит, вам не судьба прочесть меня сейчас и встреча наша откладывается, ибо существо, чей разум еще не оформился, непременно должно верить родителям и принимать их советы за правило; однако я льщу себя надеждой, что, выслушав меня, родители ваши станут снисходительнее и не сочтут, что я взялся не за свое дело, согласившись руководить выбором вашего чтения.

Я прошу прощения, что вынужден немного поговорить о себе, чтобы подойти к делу; это привычка, в которой меня справедливо упрекают, но от которой я вряд ли когда-нибудь избавлюсь, потому что среди того немногого, что я знаю достаточно, чтобы об этом говорить, нет ничего, что бы я знал лучше самого себя. Я начал писать очень молодым, хотя мне не стоило этого делать ни в юности, ни в старости, но в своих сочинениях я всегда уважал религию и нравственность, а также то, что почти так же достойно уважения, как религия и нравственность: простодушие невинного сердца, которое учится чувствовать.