Читаю «Слово о полку...»

Звук, ударяясь о воду, о деревья, о глиняный берег, изменяется. Так и слово, ударяясь о людей, цепляясь за надежды, страхи, сомнения, обновляется, мудреет. Обдирает бока. В людях оно и загрязняется, и очищается. Мы даже не подозреваем, насколько то или иное пушкинское слово мы уже слышим в совокупности с его жизнью в стихах других великих поэтов, а также — с уличной жизнью.

Да, мы — читатели Пушкина, но не того, которого читал Карамзин, не того, которого читал Блок.

Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам,
Их селы и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам...

Разве сегодняшний школьник прочтет эти строки, как школьник в 1942 году? Удаление во времени может быть и приближением — в восприятии. Будущее, быть может, по закону вечного круга, прочтет «Слово...» или Пушкина, как их современники. Лишь бы было будущее.

И еще о загадках восприятия. «На Дунае Ярославнин голос слышится...» Если перевести эту строку дословно, пропадает пространство. Ведь Ярославна плачет в Путивле (на Сейме), а ее голос слышится далеко от Путивля — на Дунае. Только знатоки «Слова...» представляют длину этой строчки — в тысячу верст. Когда переводил, написал более семидесяти вариантов.

Дописывать — нельзя, перевести дословно — пропадает пространство. Добавил только одно слово — уже: «А уже и на Дунае...» И голос полетел. Добавление — не чуждое, в «Слове...» часто встречается уже.

В XI—XII веках не мог возникнуть космический корабль (хотя Батый уже применял пороховые ракеты при осаде русских городов).

У науки — ступенчатое развитие, от века к веку. А поэтическая энергия этой логике не подчиняется. Колоссальный поэтический заряд XII века превосходит поэтические заряды XX века.

В гостях у Д. С. Лихачева

Есть хранители родников, редких озер.

Есть домик, в котором хранится ключ от Волги — ее первого родника.

Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев — один из старейших хранителей истоков нашей великой литературы, «Слова о полку Игореве» и других духовных родников.

После трудной зимы и тяжелой операции он медленно выздоравливал, и я боялся этой встречи, слабого голоса и потухших глаз... А увидел блестящие глаза и услышал юношеский голос. Как и до болезни, Лихачеву все было интересно... О «Слове» мы не говорили.

Я рассказал ему, как рыбачил на Соже и на Припяти. Руками ловил в протоках раков, а сороки у меня их воровали. Отойдешь на десять шагов — сороки тут же налетают, и, пока добежишь, одни панцири на песке, расклеванные. А ворон-крумкач с двумя своими товарищами умудрился открыть стеклянную банку с мясом, плотно закрытую пластмассовой крышкой. Я услышал шум, крики — это они спорили, как открывать; подошел к стоянке и все увидел.

— Если о вороне не думаешь, на нее можно наступить, близко подпускает к себе, — весело рассказывал Лихачев. — А только подумаю о ней враждебно или согнусь, словно хочу поднять камень, — сразу улетает. Другие птицы так не реагируют. Вещая...

Я представил академика Лихачева, почетного доктора Торуньского, Оксфордского, Эдинбургского университетов, члена Болгарской, Австрийской и других академий наук, разговаривающего с вороной где-нибудь на тропе в Комарове, и подумал о том, что маску солидности не носили ни Пушкин, ни Толстой... Большие люди никогда не были недоступными, важными.

Сидели допоздна. В Ленинграде уже ворожила белая ночь. С непривычки я совсем забыл о ней и засиделся в гостях до звезд. Я еще не знал, что астрономы Крымской обсерватории Людмила Ивановна и Николай Степанович Черных открыли несколько малых планет. Одну из них назвали «Кириллом и Мефодием». А другой, которая между Марсом и Юпитером, присвоили имя Д. С. Лихачева.

О чем он думал, когда узнал об этом? Может, о смысле земных названий в космосе — пока существуют наш общий разум, язык, имена...

Между Марсом и Юпитером мерцала невидимая планета, а рядом светились глаза человека, который живет на русской земле, чтобы продолжать ее некичливую славу.

Вокруг него в пространстве мировой культуры движутся тысячи комет и светил. Восемьдесят пять лет образовывалась эта планета, притягивая из сумеречных веков страницы древнерусских летописей, освещая их чутким светом изначального понимания и прочтения. О Святославе или Всеславе Полоцком он говорит так, как мы говорим о своих современниках, соседях, знакомых... Никаких академических знаний тут не хватило бы. Он знает больше, чем может знать беспрерывно читающий человек, потому что к избранным образование приходит и во сне. Подозреваю, что академик Лихачев — поэт, хотя и не пишет стихов (ведь многие пишут стихи, хотя они не поэты).

Поражает свобода его передвижений во времени и пространстве. «Слово о полку Игореве», Андрей Рублев, Епифаний Премудрый, Толстой, Достоевский... Перевернутая в канале блоковская строка «Ночь, улица, фонарь, аптека» — «Аптека, улица, фонарь».