Читаю «Слово о полку...»

Уснул соловьиный щёкот,
говор галочий пробудился.
Русичи широкие поля перегородили
червлёными щитами...

С — с — щч — точно передают затихающий свист соловья, а в многократных г — р — р слышен вороний карк.

А вот явственно слышится топот и стремительный ритм скачки:

В пятницу спозаранок
   потоптали
      полки
         половецкие...

Буквы «Слова...» перекликаются, пересвистываются, создавая не только звуковые миражи, но и смысловые оттенки: червлёный стяг, белая хоругвь, червлёная челка, серебряное стружие — храброму Святославичу.

Рифмы нет, а строка летит, как стрела: «Кричат телеги в полуночи, рцы лебеди растревоженные...» Телеги скрипят, как лебеди! Какое точное и дерзкое сравнение! И как пронзительно передает этот удаляющийся в темноте скрип древнерусское слово рцы.

Помню, ночью на Днестре я лежал у костра, слушал скрип уходящего в темноту цыганского табора и вспомнил эти тревожные колдовские строчки.

Вещий Боян течет, струится белкой по родословному древу — в каждой строке «Слова о полку Игореве» загадка, свежесть поэзии, пронизывающей века.

«О, далеко залетел сокол, птиц избивая, к морю...»

Много раз про себя я повторял эту длинную жалостливую строку, заворожённый ее непонятной силой: О, далеко залетел сокол, птиц избивая, к морю...

Как зримо и страшно говорит поэт о несчастном Изяславе:

Дружину твою, князь,
птицы крыльями приодели,
звери кровь полизали.

Только гений, одарённый редчайшим чувством языка, может сказать: «Кликом поля перегородили!» Это половцы окружают дружину Игоря. Просто летописец сказал бы: половцы перегородили поля. Или: копьями перегородили поля. Но в том и тайна поэзии, что она перегораживает поля криком, — и ты все слышишь и видишь.

Черна земля под копытами,
костьми позасеяна,
кровью полита,
горем всходит на Русской земле.

Вот еще одно печальное чудо поэзии, двойной образ — словно стоит над рекой воин, а в реке отражается пахарь. С этим образом перекликается и другой знаменитый образ «Слова...»:

На Немиге снопы головами стелют,

жизнь кладут на току,

молотят цепами железными,

веют душу от тела.

Как облака и тучи по тревожному небу Русской земли, плывут сравнения и метафоры неистощимой фантазии автора «Слова...»:

Черпали и подносили синее
с горем смешанное вино,
сыпали из пустых половецких колчанов
крупный жемчуг на грудь.
Величали.

(… … … … … … … … … … … …)

И по Русской земле
рыщут половцы, словно пардусы!

(… … … … … … … … … … … …)

Что тебе Волгу веслами расплескать,

шеломами вычерпать Дон?

(… … … … … … … … … … … …)

Иль шеломы златые со славою
в половецкой крови не плавали?

«Поле под вами треснуло!» — говорит автор о мощной дружине Мстислава и Романа.

(… … … … … … … … … … … …)

Изронил одиноко
он жемчужную душу из храброго тела,
и душа отлетела
сквозь златое его ожерелье.
Города приуныли. Поникло веселье.

(… … … … … … … … … … … …)

Всеслав в Киеве слышит, как ему колокола звонят в Полоцке — на Святой Софии, на родине.

Ярославна плачет в Путивле, а ее голос слышен на Дунае — за сотни километров.

Игорь хочет бежать из плена — мыслию поля мерит. Вот он бежит — и все глаголы и травы бегут вместе с ним:

Застучала земля, зашумела трава,
половецкие вежи задвигались.
Горностаем князь в тростниках мелькнул,
белым гоголем на воду пал,
вскочил на коня борзого,
соскочил босым волком,
и пустился к Донцу лугами,
и взвился соколом под облаками...

Мы не слышим себя и не замечаем, как бедна бывает наша речь, как трудно найти слово, чтобы точно выразить свое чувство или новое состояние души, какими стертыми риторическими сравнениями мы пользуемся, как беден наш личный запас слов. Даже гениальные стихи надо уметь читать, развивать свой слух и свое воображение, и когда мы говорим «А-а, это я читал в школе», мы похожи на неопытного грибника, который проходит мимо белых грибов и не видит их, — а опытный кружит по поляне, и каждый новый круг приносит ему радость, дарит незамеченные грибы.