Читаю «Слово о полку...»

Не время ли нам, братия,
старыми словесами
начать скорбную повесть
о походе Игоря, Игоря Святославича?
Начаться же этой песне
по былям сих времен,
а не по замышлениям Бояна.
Ибо вещий Боян,
если песнь кому пропеть собирался,
то растекался белкой по древу,
по земле — серым волком,
сизым орлом — под облаком!
Вспоминал он и княжьих усобиц начало.
Тогда пускали десять соколов
на стадо лебедей,
и которую лебедь настигал сокол,
та и славу кричала! —
старому ли Ярославу,
храброму ли Мстиславу, что зарезал Редедю
в поле перед полками косожскими,
иль пригожему Роману Святославичу.
Боян же, братия, не десять соколов
на стадо лебедей пускал,
а свои вещие персты
на живые струны воскладал.
Сами струны играли
и славу князьям рокотали.

Начнем же, братия, повесть сию

от старого Владимира
до нынешнего Игоря.
Потеснил Игорь ум дерзостию,
поострил сердце мужеством,
преисполнился ратного духа
и храбрые свои навел полки
на землю Половецкую — за землю Русскую!

О Боян,

соловей стародавнего времени.
Вот бы песни
ты этим полкам выщёлкивал,
растекаясь по мысленну древу,
летая умом под облаком,
славу старую с новой свивая,
рыскал бы по тропе Трояна
через поля на горы,
пел бы Игоря, внука Трояна, дела:
«Не буря соколов занесла
через долы широкие,
стая галок летит к Дону великому».
Или так бы еще запел
вещий Боян, внук ВелЕсов:
«Кони ржут за Сулою, —
звенит слава в Киеве!
Трубит в трубы Новгород —
стоят стяги в Путивле!»

Игорь ждет милого брата.

И сказал ему буй-тур Всеволод:
«Один ты, Игорь, свет мой светлый,
оба мы Святославичи.
Седлай же своих борзых коней, брат.
Мои давно под Курском стоят осёдланные,
Мои куряне — бывалые воины.
Под трубами повиты,
под шеломами возлелеяны,
с конца копья вскормлены.
Дороги ими исхожены, овраги изведаны.
Луки у них натянуты,
колчаны отворены, сабли изострены.
Сами скачут, как серые волки в поле,
себе ищут чести, а князю славы».

Тогда глянул Игорь на Солнце

и видит, что тьма от Солнца
все войско его накрыла...
И сказал князь дружине своей:
— Братия и дружина!
Лучше нам порубленным быть,
чем без чести поворотить.
Сядем же на своих на борзых коней
да глянем на синий Дон.

Князю дума запала —

отведать великого Дона,
и сильнее знáменья была его дума.
«Хочу, — сказал, — копье преломить
на краю половецкого поля.
С вами, русичи, голову там положить,
либо Дона испить из шелома».

Князь вступил в золотое стремя

и поехал по чистому полю.
Солнце тьмою дорогу ему заступило.
Ночь громовыми стонами птиц пробудила,
свист звериный поднялся.
Диво кличет с вершины древа,
велит послушать — земле незнаемой,
и Поморию, и Посулию,
и Сурожу, и Корсунию,
и тебе, тмутороканский каменный болван!

А половцы к Дону великому

побежали неезженными дорогами.
— Рци! —
скрипят телеги в полуночи,
будто лебеди растревоженные.
Игорь воинов к Дону ведет.
А беда их пасет,
на дубах поджидают их птицы,
волки воем в оврагах грозу подзывают,
орлы собирают на кости зверей,
лисицы брешут на червлёные щиты.
О Русская земля, уже ты за холмом.

Долго ночь меркнет.

Свет заря заронила,
мгла покрыла поля,
свист уснул соловьиный,
говор галочий пробудился.
Перегородили русичи широкую степь щитами!
Добыли себе чести, а князю славы,—
в пятницу спозаранок
   потоптали
      полки
         половецкие
и рассыпались стрелами в поле.
Красных девок помчали,
а с ними — золото
и оксамиты (бархат рытый)!
Покрывалами, кожухами, плащами
стали грязи гатить и мосты мостить —
золочёной парчой половецкой.

Червлёный стяг, боевая хоругвь,

на серебряном древке червлёный бунчук —
храброму Святославичу!

Дремлют в поле Олеговы храбрые внуки.

Залетели далече!
Далеко от родного гнезда.
Не было ведь оно на обиду порождено
ни соколу, ни кречету,
ни тебе —
черный ворон, половчанин!
Гзак бежит серым волком
к великому Дону,
Кончак ему правит дорогу.

На другой день утром рано

зори кровавые весть подают.
Черные тучи с моря идут —
четыре Солнца хотят затмить, —
а в них трепещут синие молнии.
Быть великому грому!
Идти дождю стрелами с Дону.
И копьям тут преломиться,
и саблям тут притупиться
о головы половецкие
на реке Каяле у Дона великого.
О Русская земля, уже ты за холмом!
Дуют ветры, Стрибожьи внуки,
несут стрелы с моря
на храбрые Игоревы полки.
Земля гудит. Реки мутно текут.
Пыль поля покрывает.
Стяги заговорили:
«Идут половцы с Дока. Идут с моря!»
Со всех сторон обступили
и кликом поля перегородили
бесовы дети, а храбрые русичи
оградились щитами червлёными.

Яр-тур Всеволод!

Ты всех впереди стоишь,
острые стрелы мечешь, гремишь мечами.
И куда ты поскачешь, князь,
золотым шеломом посвечивая,
там и лежат побитые головы половецкие.
Яр-тур Всеволод!
Твоими калёными саблями
расщеплены шлемы аварские.
И что тебе раны,
забывшему честь и богатство,
и город Чернигов —
отцовский престол золотой,
забыл ты красавицы Глебовны ласки,
и свычаи, и обычаи...
Были века Трояновы,
миновали лета Ярослава.
Двигал Олег походы, сын Святослава.
Мечом он ковал крамолу
и стрелы сеял.
Вступит в златое стремя
в граде Тмуторокани,
Всеволод звон услышит, сын Ярослава,
а Владимир в Чернигове
уши с утра затыкает.
Бориса же Вячеславича
(хотел он вернуть Чернигов)
храбрость на смерть привела —
постелила зеленое ложе трава
за обиду Олегову... С той же Каялы
Святополк вывез тело отца,
прилелеяв его меж угорскими иноходцами.
Тогда при Олеге, при Гориславиче,
сеялись и прорастали усобицы.
Пожинали их внуки Даждьбожьи.
В княжьих раздорах
жизни людей сокращались.