Читалка

Если стихи хорошие, то они дарят мне лучшие минуты за весь день. Становится жарче, слышны пронзительные вопли играющих детей. Я задираю на скамью согнутую в колене ногу и сам себе пою стихи. Сегодня производительность моего труда ничтожна. Я топчусь на месте, возвращаюсь назад, с трудом вспоминаю забытую строчку — зря теряю драгоценное время. Будем считать, что я взял отпуск. Я кладу читалку на колено, блуждаю взглядом по сторонам, на ум приходят другие стихи, потом еще другие, потом вообще ничего. Я дезертировал.

Порой ко мне присоединяется Адель. С годами она научилась точно угадывать, в какой именно момент я уношусь мыслями к облакам, и иногда умеет вернуть меня к нормальной жизни. В мир людей, которые читают не больше часа в день, в мир вещей пятидесятилетней домохозяйки, которая диктует свои вкусы издательствам, торговым фирмам и новостным агентствам. Обычно Адель появляется из глубины парка, я узнаю ее белоснежную голову, ее гибкую походку, в последнее время слегка утратившую легкость, и понимаю, что мне пора.

Сегодня она не придет — заранее предупредила, что хочет поспать подольше, и попросила меня зайти в магазин. Я не забыл. На сей раз буду выбираться из мечтательного оцепенения самостоятельно. Кстати, она добавила, что собирается умыкнуть у меня читалку, пока я буду спать после обеда. У Адель тонкие пальцы и острый ум. Она не то что я, способный приручить разве что кнопку «Вкл/Выкл», — пользователь, и даже не продвинутый.

— Привет, Рене. Можешь взвесить мне эту штуку?

Мясник — прямая спина, заляпанный кровью фартук, свисающий с пояса нож — не моргнув глазом берет у меня читалку и кладет на весы. Стрелка, чуть поколебавшись, замирает.

— Семьсот тридцать грамм, тютелька в тютельку, старина Робер.

— А весы точные?

— Спрашиваешь. Можно посмотреть эту хреновину? Как включается?

— Нажми пальцем вот здесь, внизу.

Толстыми красными пальцами Рене подхватывает всю мировую литературу. Семьсот тридцать граммов. Гюго + Вольтер + Пруст + Селин + Рубо — все вместе тянут на семьсот тридцать граммов. А если добавить Рабле? Семьсот тридцать граммов. А Луизу Лабе? Семьсот тридцать граммов.

— Отрежь-ка мне пару кусков мяса потолще, Рене.

— Парочку ромштексов? Не вопрос. На, машинку свою забери. Я ее малость кровью испачкал, извини. Небось детишки себе такую захотят. А кино на ней смотреть можно?

Рене сжимает пальцами нож и отточенным жестом, унаследованным от отца, отрезает два куска мяса. Затем бережно, словно шедевры искусства, укладывает их на лист пергаментной бумаги. В этой мясной лавке ничего не меняется — тот же нож, такое же мясо. Никакой революции на марше.

— Видишь, Рене? У тебя с одной стороны — стейк, с другой — бумага. Так и у меня теперь. Текст сам по себе, бумага сама по себе. Они теперь по отдельности.

Надо бы заглянуть к Марко, кондитеру, проверить, не надул ли меня Рене, взвешивая мировую литературу, а заодно и мясо. В крайнем случае, заляпает мне читалку еще и кремом.

{3}

— Почему у вас на носу пластырь? Вы что, подрались?

— Нет, я читал лежа и задремал, а читалка возьми и упади на меня. Она весит ровно семьсот тридцать граммов, я проверял. Хорошо, хоть нос у меня крепкий. Правда, должен признать, что пластырь на носу сильно мешает — хочешь не хочешь, все время косишь на него глазом… Итак, что вы на сегодня для меня запланировали?

Я очень хорошо отношусь к Сабине. Она рыженькая. Если бы в каждой конторе работала хоть одна рыженькая, дела у всех пошли бы в гору. Мне нравится заходить к ней в кабинет. Когда я открываю ее дверь, она разворачивается вместе с крутящимся креслом и встречает меня лицом к лицу, словно нам предстоит сражаться на поединке. На самом деле это лишь игра: я притворяюсь, что не знаю, чем должен заняться, она делает вид, что полностью контролирует мое расписание. Она знает обо мне все, я о ней — тоже немало. Более внимательный наблюдатель обнаружит, что на ней держится все издательство и что она с большим удовольствием доказывает это всем и каждому. В юности она была невероятно хорошенькой, но даже сейчас, в свои тридцать с хвостиком, остается красивой. Сколько авторов остались у нас только ради нее? Сколько пылких сердец влюбилось в нее без памяти? Она пережила все бури и сокращения. В тот день, когда лет десять тому назад я брал ее на работу, мне подумалось: «Ну, с таким темпераментом она здесь и двух недель не продержится, но мне позарез нужна помощница!» Судите сами, насколько я разбираюсь в женщинах.

— Утром вас хотят видеть дизайнеры с макетом, а в тринадцать пятнадцать вы обедаете с Бальмером.

— В какой забегаловке?

— Я заказала столик в «Тильбюри». Годится?

— Как всегда. А Бальмеру чего надо?

— Ничего. Это его надо подстегнуть. Он получил большой аванс, и Менье боится, что он будет тянуть резину.

— Много он понимает, этот ваш Менье. Бальмер всегда сдает рукописи в срок.

— Менье сам спит на ходу!

— Почаще мне это повторяйте. Америкашкам мейл отправили?

— Конечно, шеф.