Читатель предупрежден

Сандерс мог наблюдать развитие этого знакомства по мере отдаления корабля от родных краев так же явно, как и морской офицер, отмечающий флажками на карте порт за портом, которые они миновали. Его постоянно преследовала мысль о Кесслере. Черты его лица, несмотря на совместный снимок с Марсией в Иокогаме, остались неясными; он был высоким, беспечным, в белых брюках и с трубкой в зубах. Он представлял его себе человеком с большими возможностями. В холодную Англию в период между декабрем и мартом приходили рассказы о теплых морях и цветных фонариках среди ветвей цветущего миндаля. Доктор Сандерс — врач-патолог, работающий в качестве консультанта в Министерстве внутренних дел — все чаще испытывал ощущение депрессии. Безликий Кесслер. Теперь они в Гонолулу. Представления Сандерса о Гонолулу были весьма смутными, и касались главным образом гитар и людей, одевающих друг другу венки на шеи. Он очень опасался, что все это могло фатально кончиться для такой девушки, как Марсия Блистоун.

Кесслер, Кесслер, Кесслер! А что с тем другим типом, которого она едва упомянула? Может быть, Кесслер — это только дымовая завеса?

Наступали также периоды, когда он начинал сомневаться: не ослаб ли его интерес к Марсии? При виде письма, написанного ее рукой, он отнюдь не всегда ощущал радостное волнение. Иногда при чтении ее остроумных и экзальтированных описаний его так и подмывало сказать с иронией: «Радость моя, спустись на землю». Совесть сурово корила его за это, но факты оставались фактами…

Таковы были его размышления, когда он ехал на уик-энд в Форвейз, сельскую резиденцию Сэмюэля Констебля. Это настроение могло частично послужить причиной последующих событий — у него всегда существовали сомнения на этот счет.

В 18.15 он вышел из поезда на станции Кэмбердин, погруженную в глубокую вечернюю тишину. Ему нравилась эта тишина, нравилось одиночество; в первый раз он почувствовал, что нервное напряжение ослабло. Небо было чистым. В вечернем свете все казалось свежим и умытым, В воздухе чувствовался запах весны. Автомобиля за ним не прислали, но это не обеспокоило его. Начальник станции, голос которого эхом отдавался на пустом перроне, проинформировал его, что нет никаких транспортных средств и что Форвейз находится в полумиле отсюда, вверх по шоссе. Он бодро двинулся в путь, неся тяжелый чемодан.

Форвейз, когда он, наконец, его обнаружил, не произвел на него впечатления выдающегося произведения архитектуры. В лучшем случае об этом строении можно было бы сказать, что оно крепкое и мощное. Викторианская готика или, точнее говоря, вытянувшаяся вверх стена темно-красного кирпича, которая только в верхней своей части выпускала побеги в виде маленьких балкончиков, башенок и декоративных труб. Это строение вместе с обширным шести— или семиакровым парком в форме треугольника, образованного пересечением дорог, окружала высокая стена, которая сама в восьмидесятых годах прошедшего столетия должна была стоить целое состояние.

Тот, кто построил Форвейз, желал уединения и получил его в полной мере. За стенами, на пересечении дорог, находилась будка дорожной службы Автомобильного Клуба, а чуть дальше его служащий регулировал движение. Но внутри, сразу же за поворотом дорожки, все пряталось за деревьями вплоть до того момента, когда перед глазами прибывшего появлялись оконные витражи и маленькие балкончики.

Доктор Сандерс, глубоко заинтригованный, под шум своих собственных шагов шел по подъездной дорожке, засыпанной песком. Из каменной кормушки для птиц, стоящей у входной двери, доносился шум крыльев, а громкое щебетание воробьев поднималось к самому фронтону. Сандерс ничего не знал о Сэмюэле или Мине Констеблях кроме того, что они были большими приятелями Лоуренса Чейза, и не имел ни малейшего понятия, почему они хотели познакомиться с ним. Чейз, симпатичный, но весьма рассеянный молодой адвокат, обычно опирался на предположение, что все обо всем знают. Однако мощный дом Констеблей произвел на молодого врача большое впечатление.

Он взялся за тяжелый дверной молоток и постучал в дверь. Ответом ему было только усилившееся щебетание птиц.

Через минуту он постучал снова, но и на этот раз никто не вышел ему навстречу. Изнутри не доносилось ни одного звука или какого-то отголоска жизни. Все это, вместе с отсутствием автомобиля на станции, немного обеспокоило Сандерса, приводя на ум ряд возможностей: ошибка в дате, недоразумение, потерявшееся письмо. Он немного поколебался, потом поставил чемодан и пошел вдоль правой стороны дома.

Все правое крыло состояло из одного огромного помещения, пристроенного к средней части здания. Это была оранжерея, такая, какие строили в девятнадцатом веке; огромный зал деревянной конструкции с высокими витражами и куполообразной стеклянной крышей. Сейчас это выглядело излишне роскошно и архаично. Один из витражей был до половины открыт, и, к своему огромному облегчению, Сандерс услышал женский голос, звучащий на фоне шума тихо плещущей где-то воды.