Читемо: Поэзия убийства

Одна из бумажных стрекоз спикировала на меня и запуталась в волосах. Я осторожно снял ее, притихшую и издающую лишь легкое стрекотание. Развернул, и только тогда испугался.

Ведь здесь за все необходимо платить. За любые строки, за любое знание. Я успел это понять там, в прорве лифта, рядом с повешенным, что убивал доверчивых путников, обгладывал и скидывал их кости в шахту.

Раньше, там, дома, с родителями, я никогда не думал о подобном. Что за знание необходимо платить. Бесплатна лишь глупость. Истина же имеет свою цену. И цена не всегда материальна.

Здесь, в Библиотеке, я осознал, что значит заплатить душой.

Сотни вечеров, которыми мама и папа толковали мне Священное Писание, не дали мне ничего в понимании души. Душа оставалась абстрактным понятием, сухим, сухим настолько, что даже если его положить в рот и прожевать, то проглотить не удастся — слишком оно выхолощено и до скрипа на зубах окружено демагогией.

Библиотека наглядно, со всей возможной живостью красок, демонстрировала ценность души и ее суть.

Я не хотел платить своей душой и ползать затем по коридорам Библиотеки, питаясь падалью.

— Дем?

— Да?

— Ее можно читать? Нам за это ничего не будет?

Дем склонился над моим плечом, всматриваясь в буквы, на которые я так боялся взглянуть сам.

Затем выпрямился.

— Можешь прочитать, если хочешь. Это кусочек чей-то истории, и он не имеет к нам отношения. Странно, что он вообще здесь оказался, в зале книг магических заклинаний. Он явно прилетел сюда из секции историй, откуда мы спустились на лифте.

— Хочешь, я прочитаю вслух?

Дем почему-то прекратил толкать коляску и задумался.

— Давай, — наконец, сказал он. — Знаешь, после твоих слов мне это уже не кажется случайным.

— Может, тогда не стоит?

— Не бойся, — я почувствовал в его словах улыбку, и он взъерошил мне волосы. — Это чужая история, точнее часть ее, из другого мира. Она не связана с тобой, по крайней мере, сейчас. И если она неслучайна, то это хороший знак. Тогда она переплетется когда-нибудь с твоей историей.

— И здесь появится моя книга?

— Конечно.

Я разгладил листок. Старательно выведенные печатным и явно детским почерком, синие чернильные буквы плыли по белой линованной бумаге, словно написанные на первой парте усердным учеником.

***

«…Таят Лэй редко сознавал свое существование. Разве что на сцене, когда его роль в их команде становилась ведущей, задавая темп концерта и его ритм.

Все остальное время окружающий мир его не интересовал.

Его брат, Кай Лэй, лез из шкуры вон, стараясь заставить их всех жить нормально. Жить, как все другие тери, самой обыкновенной жизнью.

Он читал им вслух книги и заставлял читать их самих, учил налаживать свой быт и следить за собой, общаться и разговаривать. Он делал все, чтобы забыть лабораторию и открыть для них новый, бесконечный и светлый мир. Мир музыки и концертов — способный заменить им мир насилия, для которого их создали.

Таят делал все, о чем просил его Кай. Он любил Кая. Он старался изо всех сил. Но оставался лишь механизмом. Очень сложным, но механизмом. Автоматоном.

Он не понимал смысла слова «жизнь». Оно для него было именно словом, за которым не имелось ничего. Будучи механизмом, ценность жизни Таят был осознать не способен.

Иногда, глядя на него, Кай плакал.

Глядя на его слезы, Таят чувствовал себя виноватым. Но не мог понять, как свою вину загладить.

От большой куклы он отличался только связью с братьями. Сложная связь через биополе их мозга, когда включались все его настоящие чувства, внедренные в него инженерами в лаборатории.

Чувства, которых у других тери не было, и быть не могло. Природа подобное дать неспособна.

Именно связь и чувства порождали музыку. На сцене Таят плел сложнейший, невообразимый узор, превращающийся в простые, пробирающие до самого кончика хвоста, ритмы. Балансируя на грани, за которой для слушателя наступало безумие.

И изредка даже случайно переступая через неё. Ибо любой шедевр можно превратить в оружие, и для тела, и для рассудка.

А Таята создавали только и только для убийства. Его создавали, как оружие.

И ни о какой музыке его создатели, разумеется, не думали.

Он ощутил, как в его ладони вложили рукояти пистолетов.

Таят дернулся, его пальцы задрожали. Он не хотел удерживать оружие в руках, но пальцы уже сами собой сжались, реагируя не на его робкую мысль, а на заложенную в микросхеме программу.

Вшитую в постоянную память, с многочисленными резервными копиями, стереть программу было невозможно, как бы ни старался это сделать Кай Лэй.

Кай утверждал, что насилие плохо, недопустимо и ведет к разрушению. Что если Таят возьмет в руки оружие, его братьев уничтожат. Когда Кай так говорил, он плакал и брал с него слово. Слово, что Таят никогда не нажмет на спусковой крючок.

Таят любил брата. И дал ему слово. Но дал только потому, что его об этом попросили. Он имел очень смутное понимание, что такое давать слово вообще.

Ощущение ребристого металла на ладонях разбудило его спящие нервные окончания. Запах пороха и смазки заставил ноздри жадно затрепетать.