Чижик - птичка с характером

Где тебя чегти носят? Тебе дважды звонили из соседнего полка, а я тебя не мог нигде обнагужить. Пгиходи в пятнадцать ноль-ноль. Будут звонить еще газ.За полчаса до назначенного часа я уже сидела возле Лазаря и ждала. Точно в пятнадцать ноль-ноль позвонил Федоренко. Но что можно сказать друг другу, когда линию стерегут сотни оттопыренных ушей. Ни одного слова не пропустят! Вот как наш Лазарь или его помощник Селезнев: привяжут трубку к уху, чтобы руки были свободные, и слушают весь день да и ночь тоже. А уж у нашего Лазаря уши! Настоящие лопухи с розовыми “прожилками. Но Лазарь хороший парень. Рискуя нарваться на неприятности, он иногда разрешает мне неслужебные разговоры по телефону. И не только с Федоренко. На днях я позвонила в медсанбат. Комбат Товгазов так закричал в трубку, что затрещала телефонная мембрана. У Варкеса Нуразовича вместо “Чижик” получалось “Тыз-зик”. Лазарь посмеивался, а мне было не до смеха. Я слушала медсанбатовские новости. Наши все были живы-здоровы, за исключением моей сменщицы Лизы Сотниковой. Она погибла при бомбежке. От Зуева так и не было ни одного письма – как в воду канул мой воспитатель... Зато Николай Африканович прислал комбату ядовитое послание: “...Распорядился мудрый Соломон: старого – с глаз долой; малого – под пули!..” Милый папенька!.. Мы разговаривали до тех пор, пока кто-то не рявкнул: “Кончайте болтовню!” А майор Воронин мне звонил сам, и не один раз.И Маргулис как-то позвонил. Не забывали меня старые друзья.Передавая мне трубку, Лазарь предупредил:- Только смотги, без глупостей!Вот и поговори после этого, да еще с любимым... Федоренко сказал:В ближайшее время не увидимся – сама знаешь почему. Береги себя, не лезь куда не надо. Помни: я тебя люблю.Я тоже.В трубке щелкнуло, и сейчас же в уши полезли смешки и озорные голоса: “Кто там любит? Ах, счастливцы!” – “Девушка, полюбите лучше меня!” – “Не верь, крошка, обманет!”... И Лазарь отобрал от меня трубку.Наш полк перевели во второй эшелон, и мы теперь считались резервом командира дивизии. Но мы остались всё на том же месте, где и были, а наши батальоны, снятые с передовой, окопались за нашими спинами – в районе хозроты.Дивизия наступала двумя полками при поддержке армейского гаубичного полка, полка легкой артиллерии и отдельных приданных артиллерийских и минометных батарей разного калибра.Наша полковая батарея и “самовары” Устименова запасли “огурцов” – они тоже будут участвовать в артподготовке.Теперь целыми днями над нашим оврагом висит богом проклятый “фокке-вульф” и нахально покачивает крыльями. Зенитки берегут снаряды, а пехотного огня он не боится. Говорят, у него брюхо бронированное. Так ли это – не знаю, но еще ни разу не приходилось видеть, чтобы пехота сбила “костыля”.С самого начала войны мы ненавидим этого шпиона, он хуже всякого “юнкерса”: как привяжется к одному месту – до тех пор будет висеть, пока всё не высмотрит! А только улетит – начинается: или бомбардировщики нагрянут, или новая батарея заговорит! И как только не ругает пехота этого окаянного “костыля”! И “горбыль”, и “хромоногий идол”, и “гитара”, и “одноглазый свекор”. По его милости наш овраг бомбят по четыре раза на день. “Юнкерсы”, “хеншеля” и “дорнье” без устали швыряют на наши головы воющие бомбы. И не так страшно, и вреда от бомбежки немного, но уж очень действует на нервы сирена: любят немцы психологический фактор. А сами возмущаются: “Партизаны – нечестная война!” А бомбы с сиреной – честная?! А вообще война – честно?!Августовским белесым утром, когда над нашим оврагом еще клубился туман, ровно в шесть ноль-ноль, с нашей обороны взвилась в небо серия красных ракет, и в ту же секунду рявкнули пушки. Началась артподготовка. Артиллерия ревела десятками, сотнями медных глоток. Через наши головы свистели, шуршали, шипели, шелестели, шли с тяжелым шорохом снаряды. Кромсали немецкие окопы, рвали в клочья воздух, плевались огнем, дымом и серой.В нашем овраге трудно стало дышать, но мы смеялись, кричали “ура”, хотя и не слышали друг друга. Горячие глаза Александра Васильевича вспыхивали огоньками, крылья носа раздувались, жадно втягивая воздух.Антон Петрович держался левой рукой за грудь, тяжело дышал, каска съехала набок, – он совсем не был похож на полководца, наслаждавшегося музыкой боя. Я подумала: “А ведь наступление его доконает, опять останемся мы без командира полка”.Дважды – сначала у нас за спиной, потом откуда-то слева – дала залп “катюша”, и тут я не поверила Володе.Нет, это не инсценировка наступления, не маневр отвлечения сил, а настоящий наступательный бой! Не на всяком участке фронта услышишь “катюшу”. А я и вообще-то ее слышала впервые и очень испугалась, когда вдруг за спиной возникли ни на что не похожие скрежет и шипение. Не раздумывая, я плюхнулась на землю, чем насмешила весь наш штаб, а когда поднялась и оглянулась назад, то увидела только рыжее облачко над позицией, а “катюши” и след простыл!..Артиллерия лупила без передышки больше часа, и можно было ожидать, что в немецких окопах после такой бомбардировки не осталось живой души. Но не тут-то было! Как только пехота поднялась в атаку, немцы вдруг ожили и встретили наступающие цепи ураганом огня: пулеметы строчили без передышки, мины рвались в наших боевых порядках пачками, вражеская артиллерия вела неистовый заградительный огонь по нейтральной полосе. Страшно было даже подумать, что там, где-то впереди, Федоренко... В наш овраг- снаряды и мины падали под прямым углом к земле, прилетали откуда-то прямо с неба.Опять налетели “юнкерсы” – оранжевобрюхие с черными крестами на фюзеляжах. Откуда-то из-за облаков вынырнули наши “ястребки” и стремительно ринулись на чужие бомбовозы. Одного “юнкерса” прикончили с ходу- стервятник, разваливаясь в воздухе, рухнул на свои же позиции и взорвался на собственных бомбах: столб дыма закрыл половину неба.Второго “юнкерса” три проворных “ястребка” прижали к самой земле и повели, как на аркане. Бомбовоз ревел смертным ревом, но послушно шел туда, куда его гнали. Комиссар улыбался, не отрывая глаз от бинокля:Ах, молодцы! Повели, как бычка на веревочке!Куда это они его? – спросила я.Или носом в землю, или на свой аэродром! “Юнкерсы” сбросили оставшиеся бомбы куда попало- половину на свои же траншеи, и ринулись наутек. Наши насели на немецкий конвой. Где-то рядом заговорила зенитка, но сразу же смолкла – стрелять было нельзя: небо над нами кипело и клокотало, как вода в огромном котле.Три “мессера” полетели вниз, объятые пламенем, – два немца повисли на парашютных стропах, третий выброситься не успел. Но и наши две машины оказались подбитыми: один самолет штопором пошел к земле, из другого выбросился парашютист. Воздушный бой выиграли наши, хотя немцев было гораздо больше. И с самого начала войны так: никогда фашистские асы не вступают в равный бой, они привыкли наваливаться втроем, впятером, а то и семеро на один наш самолет. Но наши! Ах эти отчаянные парни: вдвоем, втроем бросаются на целую эскадрилью! Маленькие юркие истребители с красными звездочками на крыльях никогда не покидают поле боя первыми: они сражаются неистово, бросаются на врага, как одержимые, бьются до последнего патрона.Фашистам мало подбить самолет, им надо обязательно расстрелять в воздухе парашютиста или пропороть пулями купол парашюта.А беззащитный парашютист не знает, достигнет ли он живым земли. Да еще хорошо, если на земле ждут свои – вот как мы сейчас. Стоим, задрав головы в небо, и стонем: “Неужели отнесет?”- Нет, кажется, у нас приземлится!Парашютист приземлился на одной половине парашюта, вернее, не приземлился, а упал в расположение наших стрелков, и уже через несколько минут Мишкины ребята принесли его к штабу на плащ-палатке. Летчик весь изранен: пулевых ран и не сосчитать. Мы с Володей всю его одежду разрезали на клочки и сапоги тоже, и бинтовали его голого, обкручивали бинтами с ног до головы. Володя сказал, что летчик будет жить. При падении он ударился о землю лицом и вывихнул нижнюю челюсть, так что не мог ни говорить, ни даже закрыть рта. Раненый был в сознании, и сколько мы его ни мучили, накладывая повязки, ни разу не застонал, только щурил или совсем закрывал глаза. Напоить его водой и то оказалось трудно, он не мог глотать, и мне пришлось по капельке выжимать воду из ватки прямо в сухой горячий рот летчика, а он, наверное, выпил бы целое ведро, если бы мог.Подошла подвода, и раненого увезли в медсанбат