Чижик - птичка с характером

— Убирайся! — сказала я и топнула ногой. — Марш письма писать! Да чтобы с утренней почтой все ушли!

— Ох, товарищ младший лейтенант, а я, дурак, думал: лучше бы она умерла…

— Дурак и есть, — согласилась я и вздохнула. Всё поправимо, кроме смерти…

Дед Бахвалов действует мне на нервы. Старый кержак умен и хитер: понимает, что приказ не фунт изюма, не оказывает открытого противодействия, но по любому поводу затевает дебаты. Как-то я обратила внимание, что у него не залита в пулемет охлаждающая жидкость, и сделала замечание.

— А зачем ее заливать заранее? — возразил старый пулеметчик. — Еще как на грех замерзнет.

— Да ведь жидкость незамерзающая!

— Это только так говорится, а налей — возьмет и замерзнет.

— После каждой ночи я у него спрашиваю:

— Сколько израсходовали?

— С полторы ленты будет.

— Мало. Непочатов — четыре. Лукин — три.

— Так ведь дурацкое дело нехитрое, — возражает дед, — пали в белый свет, как в копейку, а патроны, они огромадных денег стоят.

— Зачем же в белый свет? Надо прицельно. Оборона должна быть активной. Немцы совсем обнаглели, а вы патроны экономите.

Старый партизан смотрит на меня с плохо скрытой иронией. Но я теперь знаю его слабое место и, в случае чего, бью без промаха:

— Стрелки нас в трусости обвиняют. Говорят: боится сержант Бахвалов фрицев. Сидит, как крот в норе, лишь бы его не трогали. Каково мне про вас, участника гражданской войны, такое слушать?

В ответ дед Бахвалов ревет, как раненый медведь:

— Ах, варнаки треклятые! Лешаки кержацкие! Бахвалов трусит?! А на ком оборона держится, как не на Бахвалове? Тоже мне защитнички: тюха да матюха… В случав чего, смажут пятки — не догонишь. А Бахвалов здесь костьми ляжет. Верно, мазурики?

Дрессированные «мазурики» отвечают дружно, как один:

— Так точно, товарищ сержант!

Когда я сказала ему про запасные площадки, дед по обыкновению затеял спор:

— Это еще зачем?

— Как зачем? Огонь ночью будете вести, чтобы по дзоту немец меньше бил. Да и плохо ли иметь запасные позиции? Пусть противник думает, что на обороне пулеметов прибавилось. Ночи теперь лунные: здесь пострелял, да там — кочуй себе с площадки на площадку.

— Еще чего? Старший лейтенант Ухватов…

— На обороне хозяин не Ухватов, а старший лейтенант Рогов! — решительно перебиваю я.

Дед глядит на меня, не мигая, — соображает, что бы еще такое возразить… Но я поддаю жару:

— Товарищ Рогов собирается про нас заметку в дивизионную газету написать. Недоволен он нами. Напишет — рад не будешь: опозоришься на всю дивизию. Вы этого хотите?

Последний довод решает дело в пользу площадок.

В тот же день мы с дедом осмотрели все площадки, заваленные снегом, и наметили капитальный ремонт. Ночью бахваловцы пилили тоненькие березки и обшивали ими земляные пулеметные столы. Едва я успела поздороваться с пильщиками, как из немецких окопов вдруг вынырнул сильный луч прожектора и, как живой, зашарил по нашим лицам. Ослепленные, мы замерли на месте, а дед Бахвалов свалился в траншею навзничь, закрыл глаза и, как покойник, задрал кверху бороду.

Немцы закричали по-русски:. — Иван, плати за свет!

Прожектор помигал минуту-другую и погас. Дед проворно вскочил на ноги, обратился ко мне:

— Дозволите заплатить? Я им, сволочам, отстукаю отхедную!

— Нам надо работать, пока тихо, а не забавляться, — возразила я.

Дед командовал работой и всё ворчал по поводу столь небывалого происшествия. А меня вдруг разобрал неодолимый смех. Вспомню, как наш бравый дед валялся в траншее вверх бородой — не могу! Я уже и рукавицу закусила, чтоб не расхохотаться на всю оборону. А дед поглядывает на меня чертом: «Смеяться над самим Бахваловым?!»

— Ох, Василий Федотович, извините. Это у меня, наверное, нервные спазмы от неожиданности…

Хитрость удалась. Дед расправил широкие плечи:

— Это, взводный, пройдет! Это бывает, когда человек сильно наполохается.

Бахваловские пулеметчики невозмутимы — ни один не улыбнулся. Что делать, иногда и хитрить приходится. Надо ж щадить бахваловскую гордость.

Но поработать в эту ночь нам так и не пришлось. Помешали минометчики Громова. Их, видимо, возмутило нахальство фрицев. Завыли мины, полетели как раз в то место, откуда светил прожектор. Немцы ответили тем же, и понеслось!.. Только воздух загудел. Ударила полковая батарея, заговорили басом дивизионные гаубицы — полетели через наши головы снаряды. А фашисты начали бить по центральному ходу сообщения. Заревел «дурило», заскрипел «лука». Какая уж тут работа! У Рогова «четыре карандаша сломались», а мои все живы-здоровы. Отсиделись в дзотах. Но зато три бахваловские уже готовые площадки фриц полностью развалил — начинай дед сначала…

Чуть свет пришел замкомбата Соколов:

— Все живы? Слышу: лупит и лупит. Как там, думаю, наш взводный себя чувствует?

— Спасибо. Всё нормально.

По нашему участку обороны то и дело шныряют разведчики взвода лейтенанта Ватулина. Эти рослые парки имеют нежную позывную: «Белые лебеди», но, как и орлы Мишки Чурсина в моем родном полку, они нахальные и очень озорные. Всюду суют свой нос.