Чижик - пыжик

Я смотрю на расставленные на столе безделушки, возглавляемые большим пресс-папье с золоченым верхом. На хрустальную люстру, слишком большую для этой комнаты — приделали антенну корове на пизду. Уверен, что Яценко-старший внутренне зажат, любит порядок и прихвастнуть при любом удобном и неудобном случае. Скорее всего, хозяин в доме он. Я заглядываю в верхний ящик стола — разные безделушки, а потом, подчиняясь интуиции, протягиваю руку к стоящему рядом со столом книжному шкафу. Люди ленивы, все должно быть под рукой. Там стоит вазочка из темного стекла и с широким горлом. Я забираю из нее деньги, но не все, оставляю примерно четверть. Голову даю на отсечение, что свиноухий знал об этом тайнике и отщипнул до меня. Как бы он теперь ни оправдывался перед папашей, что не брал много, тот ему не поверит.

В Петиной комнате образцово-показательный бардак и воняет перегаром и мочой. Искать здесь нечего.

В спальне родителей под окном большой, девятисекционный радиатор, старый, чугунный. Видать, не успели заменить за казенный счет на новый, а теперь надо деньги выкладывать. Я положил на него руки — холодный — и сразу убрал. В комнате пахло духами, наверное, «Шахерезадой». Мне этот запах ненавистен с детства. Так воняла классная Раиса Максимовна, которая любила стоять возле моей парты, чтобы не баловался. Я быстро заглянул в шифоньер, нашел в ворохе трусов — поближе к пизде! — старую черную сумочку, в которой лежал толстая пачка послевоенных облигаций трехпроцентного займа и драгоценности: по шесть перстней и пар сережек и две цепочки — все золото и нитка жемчуга в полиэтиленовом пакетике. Уверен, что жемчуг носится чаще всего остального, с ним связанно что-нибудь романтическое. Бабы любят привязывать приятные воспоминания к какому-нибудь предмету, делать узелки на память девичью. Сыну простят кражу всех остальных драгоценностей, но только не жемчуг. Я взял именно его и свалил с хаты.

В Ярославскую тюрьму
Залетали гуленьки.
Залететь-то залетели,
А оттуда — хуеньки!

За свою жизнь я достаточно насиделся по бурам и тигрятникам, но самыми тяжелыми были первые два дня в одиночке при отделении. Тогда я еще не умел ни хуем груши околачивать или орехи колоть, ни рубать хуи на пятаки, ни жопой гвозди дергать. Немного развлекали мечты о том, как отомщу Яценко. Что только я с ним не вытворял, ебал в хвост и в гриву!

К следователю я попал на третьи сутки. Это был молодой парень, лет на пять-шесть старше меня. Его самодовольное, розовощекое лицо прямо излучало довольство жизнью. Сейчас он быстренько разберется со мной и полетит за город с красивой телкой, где будет водочка под шашлык, а потом наденет и ее на шампур. На меня он смотрел влюбленно, как недоебанный пидор. Ну, еще бы! Я ведь та самая лестница, с помощью которой он может перелезть через стену. А за стеной находится номенклатурное корыто — совковый вариант рога изобилия. Он без особого внимания выслушал мою версию случившегося, кое-что занес в протокол, который дал мне подписать. Я подмахнул не глядя.

— Скучно в одиночке? — спросил он тоном заботливой мамаши.

— Не очень, — ответил я тоном воспитанного сына.

— Переведем туда, где веселее, — ласково пообещал он и так же мило объявил: — Вы обвиняетесь в злостном хулиганстве, статья двести шесть…

В детских мечтах я бывал заключенным. Видимо, любовь к страданием — национальная русская черта. Недаром у нас в таком почете жития мучеников, христианских или революционных типа Павки Корчагина. Не сказать, чтобы я сильно испугался тюрьмы, но на душе было тяжело, тошно, будто к хую привязали двухпудовую гирю. Особенно раздражали чужие руки, которые облапывали меня, шмоная, снимая отпечатки пальцев, обстригая. Сначала я хотел отказаться от стрижки, а потом представил, как козырно буду выглядеть, когда отпустят. В том, что отпустят — не сомневался. Попугают, чтобы другим неповадно было, и вернут туда, где взяли.

Первое, чем меня встретила тюремная камера, — спертый, сортирный воздух. Я знал, что пройдет несколько минут и перестану замечать его, но эти минуты дались тяжело. Второе — настороженные пары глаз. Тюрьма была старая, екатерининская, камеры — с высокими полукруглыми потолками и двухъярусными нарами, по шесть пар вдоль правой и левой стены. Наученный в Вэкиной компании, где пацаны с детства готовились к тюрьме, я ожидал, что сейчас под ноги кинут полотенце. Я должен буду вытереть об него ноги, иначе объявлю себя пидором. Никто не бросил, и я спросил:

— Где свободная шконка?

Несколько человек посмотрели на ближние от параши, а тот, что лежал на соседних с ними, пацан лет четырнадцати с разгильдяйской физиономией и длинным белобрысым чубом, — на третьи от окна в другом ряду. На вторых от окна нарах сидели два моих ровесника, конопатый и узколобый, оба — ну, прямо такие блатные, через жопу заводные. Я подошел к ним и спросил, показывая на третьи:

— Эти свободны?