Чочара

— Да что вы, лейтенант, ведь и на исповеди каются в грехе, но не называют имя грешника… попробуйте лучше эту ветчину, она не немецкая, а наша, отечественная…

Лейтенант ничего не ответил и занялся ветчиной.

С адвоката лейтенант вдруг перенес свое внимание на Микеле. Глядя в упор, он спросил Микеле, чем он занимается, и тот, не задумываясь, сказал:

— Учитель, преподаю в школе.

— Что же вы преподаете?

— Итальянскую литературу.

Тогда лейтенант, к превеликому изумлению адвоката, спокойно сказал:

— Да, я знаком с вашей литературой, я даже перевел на немецкий язык один итальянский роман.

— Какой?

Лейтенант сказал название романа и фамилию автора, но я теперь не помню ни того, ни другого. Микеле, который до сих пор не проявлял к лейтенанту никакого интереса, теперь, как я заметила, заинтересовался им; адвокат же, видя, что лейтенант разговаривает с Микеле чуть ли не со своего рода уважением, как равный с равным, также стал держаться по-другому: теперь он, казалось, был доволен приходом Микеле и даже дошел до того, что, похлопав его по плечу, сказал лейтенанту:

— Вы не шутите, наш Феста очень образованный человек, большой знаток литературы…

Но лейтенант, видно, считал делом своей чести не обращать внимания на адвоката, хотя тот был хозяин дома и пригласил его, и продолжал, обращаясь к Микеле:

— Я прожил два года в Риме и изучал ваш язык… но сам я занимаюсь главным образом философией.

Адвокат попытался было ввязаться в разговор и шутливо сказал:

— Ну, тогда вы понимаете, почему мы, итальянцы, стараемся относиться ко всему, что с нами случилось в эти последние годы, философски… да, да, именно философски…

Но лейтенант и на этот раз не удостоил его даже взглядом. Теперь он без умолку трещал, обращаясь к Микеле, так и сыпал фамилиями писателей и названиями книг — видно было, что он и вправду знает литературу, и я заметила, что Микеле, почти против своей воли, будто упираясь, слово за слово уступал чувству если не уважения, то по крайней мере любопытства. Так они некоторое время меж собой говорили, а потом, уж не знаю как, разговор перешел на войну и на то, что она может дать ценного писателю или философу, и лейтенант, заметив, что война обогащает важным и, пожалуй, необходимым опытом, произнес такую фразу:

— О да, она дает новые, скажу даже эстетические, ощущения, — он так вот и сказал «эстетические», хотя в тот момент я его совсем не поняла, но вся эта фраза запечатлелась у меня в памяти, будто выжженная огнем. — Особенно сильно я испытал их во время балканской кампании, и знаете, синьор учитель, при каких обстоятельствах? Когда очищал огнеметом пещеру, полную вражеских солдат!

Услышав его слова, все мы четверо — Розетта, я, адвокат и его мать — просто окаменели. Потом я подумала, что это, может, только пустое хвастовство, и в душе понадеялась, что он этого никогда не делал и это ложь — он выпил несколько стаканов вина, лицо у него раскраснелось, глаза немного заблестели; но в ту минуту я почувствовала, что сердце у меня будто оборвалось и вся я похолодела. Посмотрела я на остальных. Розетта сидела, опустив глаза, мать адвоката нервно разглаживала дрожащей рукой складку на скатерти, адвокат же, как черепаха в панцирь, весь ушел в свое пальто. Только Микеле смотрел на лейтенанта пристально, не отводя взгляда, а затем сказал:

— Интересно, ничего не скажешь, интересно… и еще более новым и эстетическим, я полагаю, должно быть ощущение летчика, когда он сбрасывает бомбы на какую-нибудь деревню, где, после того как он пролетел, от домов остается лишь куча мусора.

Лейтенант, однако, не был так глуп, чтобы не почувствовать насмешки в словах Микеле. Помолчав немного, он изрек:

— Благодаря войне мы приобретаем незаменимый опыт, без которого человек не может зваться человеком… К слову сказать, синьор учитель, почему вы здесь, а не на фронте?

Микеле, с простодушным видом, не задумываясь, в свою очередь спросил:

— На каком фронте?

Как ни странно, но на этот раз лейтенант ничего не сказал и лишь метнул на него злобный взгляд, а потом снова нагнулся над своей тарелкой.

За версту было видно, что немец недоволен и понимает, что его окружают здесь люди если не открыто ему враждебные, то, во всяком случае, недружелюбно настроенные. Внезапно он оставил Микеле в покое, может, тот показался ему недостаточно запуганным, и снова набросился на адвоката.

— Дорогой синьор адвокат, — неожиданно сказал он, указывая на стол, — вы купаетесь в изобилии в то время, когда почти все, кто живет вокруг, умирают с голоду… Как это вам удалось раздобыть столько вкусных вещей?

Адвокат и его мать переглянулись; в глазах матери был испуг и растерянность, адвокат же посмотрел на нее ободряюще, а затем сказал:

— Могу вас заверить, у нас не всегда такой стол… мы все это приготовили в вашу честь.

Лейтенант помолчал минутку, а затем спросил:

— Вы ведь землевладелец, у вас здесь, в долине, земля, не так ли?

— Да, некоторым образом да.

— Только некоторым образом? А мне говорили, будто вам принадлежит чуть ли не половина всей долины.