ЧОП «ЗАРЯ». Книга четвертая

«…дааа, согласен…» — протянул призрак: «… мельчает народ. От горшка два вершка, но хоть прыгучий…может, и достанет…»

«…не, тощий какой-то…»

— Эээ, але! Вы сами то, кто такие? Бледные, блин, тени прошлой эпохи.

«…он нас видит что ли?» — встрепенулся фобос, которого звали Афанас, и попробовал собраться в кучку, чтобы выглядеть более цельным.

«…похоже на то…» — второй фобос, трепеща на ветру конечностями, подлетел ко мне, сделал круг над головой и уставился мне в глаза: «…слушай, а он, похоже, из наших. Из говорящих с духами той стороны… давно к нам такие не заходили…»

— Здравы будьте бояре, — я изобразил шутливый поклон, — из тех самых, из ваших я буду. И мне очень нужна ваша помощь!

«…не бояре мы…» — на мгновение фобос ощерился и даже стал менее прозрачным, но быстро вернулся в прежнее состояние: «…помочь можем, но только советом…дьявольский репейник силу всю тянет…»

Рука призрака отпорхнула от тела и показала вверх на мои «одуваны». Согласен, на репейник тоже похоже.

— Совет — это тоже хорошо! — я улыбнулся и задумался, чтобы такое спросить, — А выход отсюда есть?

«…есть, конечно…» — кивнул фобос тот, который Емелька, и показал на дверь: «…только закрыто сейчас…»

— А еще какой-нибудь? Может, скрытый лаз, тайная дыра, может, заначка какая, а?

«…понимаю, о чем ты…» — в говоре фобоса проскочил деревенский говорок, он повернулся к своему другу: «…слышь Емелька, напомни, где там скопыжник прошлый добро свое хранил?»

Емелька, он же Емельян и по моим догадкам чуть ли не сам Пугачев, в чью честь собственно башню и назвали, тряхнул бородой и понесся по камере. Подлетел к лежанке, взвился ввысь вдоль стены, потом правее и, будто принюхиваясь, стал тыкаться в плитки. Наконец, что-то нашел и начертил в воздухе невидимый крестик на одной из них.

Я тоже залез на лежанку и стал рассматривать стену. Плитка как плитка — практически ничем от остальных не отличается. Только нижний край отколот и будто заделан каким-то темным раствором. И швы вокруг тоже темнее на оттенок. На засохший (даже окаменевший) скомканный хлебный мякиш похоже. Я постучал по плитке и услышал, как отозвалась пустота.

Опаньки! А это уже интересней. Чем только теперь это всковырнуть?

Ложка у меня деревянная, гвоздей в подошве ботинок нет (каблук я уже оторвал на одном, чтобы в этом убедиться). Маникюра, конечно, нет, но ногти недавно обрезал. Ну, так и попробуем.

Простучал всю плитку по краям и начал ковырять хлебный раствор в месте скола. Сломал его, как засохшую восковую печать, а, используя, ложку, как рычаг, сковырнул плитку. Есть! Под плиткой оказалась кирпичная кладка с одним отсутствующим кирпичом. Из небольшого темного углубления вывалилось несколько мертвых пауков и посыпалась пыль.

«…ага, совсем он чудной был, с пауками разговаривал…» — ко мне подлетел Афанас, подозреваю, что он же Афанасий Перфильев — правая рука Пугачева. Хотя историю этого мира я так и не удосужился изучить, может, здесь все иначе развивалось.

«…чудной сейчас в соседней камере сидит, воет и камень грызет…» — отозвался Емельян: «… а этот так черт веревочный, с хлебушком все игрался и бормотал что-то, заклиная темных богов…»

Я набрал в грудь побольше воздуха и дунул в отверстие, пытаясь выдуть паутину. Собрался с духом и запустил руку в темноту. Нащупал что-то шершавое и достал маленькую фигурку-окаменелость (сантиметра три в высоту), сделанную из хлеба. Над головой вспыхнули «одуваны» и тревожно загудели.

Какое-то странное божество. Только не понятно, так и было задумано или материал для изготовления внес свои коррективы. Обвисшая грудь, перекошенное в крике лицо, неровно обломанный рог, торчащий изо лба. За спиной начали плеваться фобосы — громко и протяжно: тьфу, тяфу, тяфу.

От фигурки фонило чем-то сильно концентрированным и явно недобрым, поэтому я пока отложил ее в сторону и стал копаться дальше. Еще какие-то крошки, возможно еще одна фигурка, просто не дожившая до наших дней. И, наконец, пальцы почувствовали холодный металл.

А вот и недостающая деталь из «одувана» — тонкая, короткая заточка с неровным, но острым краем. Сантиметров пятнадцать, даже меньше, в длину с пятисантиметровой скошенной частью. Крохотная ладошка была у неведомого хлебного скульптора, но лучше, чем ничего.