Чосер

Когда он вступал на поэтическое поприще в качестве придворного поэта, в английской литературе существовали непререкаемые поэтические образцы, начиная с романов сэра Орфео и сэра Лаунфала и кончая рифмованными наставлениями и историческими хрониками, созданными в различных монастырях; бытовала и традиция лирическая – в литературе как светской, так и духовной, однако традиция умной и изощренной придворной поэзии, написанной по-английски, отсутствовала. Чосер усвоил стиль и приемы модного французского стиха и с легкостью перенес их в сферу английского языка и ритмов английской речи. Для молодого поэта это явилось важным достижением, что не осталось незамеченным. Юсташ Дешан, являвшийся одной из несомненных “моделей” для поэзии Чосера, несколько лет спустя послал ему “балладу”, в которой вознес хвалу молодому автору, назвав его “великим переводчиком”. Речь шла в основном о сделанном Чосером переводе “Романа о Розе”, французского аллегорического эпоса на тему любви.

“Роман о Розе”, где я описал
Все тонкости любовного искусства…

Первый раздел монументального произведения из четырех с лишним тысяч стихов был написан Гийомом де Лоррисом в начале

XIII века, а полвека спустя роман завершил Жан де Мён, школяр, украсив его многочисленными отступлениями и рассуждениями на самые разнообразные темы. Чосер предпочел перевести куски, принадлежащие перу первого автора. Остается неясным, выпустил ли он в свет плод своих трудов, но сохранившийся результат несет следы его остроумия и изобретательности. Со всей очевидностью перед нами предстает полотно, где он мастерски укладывает слова родного языка, приспосабливая их для избранной им формы:

Тех, что у нас русалками зовутся,
Сиренами французы именуют…

Он заражает нас своим искренним удовольствием, получаемым от сравнивания и смешения в языке элементов саксонских и романских:

Великодушье было ей по нраву.
Подобно Александру, ликовала,
Когда могла сказать: “Бери!”

Можно смело заключить, что даже в самых ранних своих произведениях Чосер проявляет вкус и тяготение к использованию многообразных и колоритных деталей, чем достигает большого эффекта. Его картины цветочных россыпей, симфонии из птичьих трелей и щебета изобильны и в то же время точны. В единении с пышностью и звучностью “высокого слога” качество это порождает присущую поэзии Чосера умную изощренность.

К тому же его “Роман о Розе” является первым свидетельством обновления и укрепления английского языка с помощью и посредством искусства перевода; когда впоследствии Чосера хвалили за “красноречие”, имелась в виду его счастливая способность привносить великолепие французского и итальянского стиха в собственный стиль и ритмику. Гений Чосера частично воплотился и в переводах; судя по всему, поэт находил огромную радость в чтении. Как отмечал он сам, половину пережитого он черпал из книг. Что могло быть естественнее для него, чем обдумывать прочитанное, а обдумав, неспешно воспроизводить это, переводя в ткань родного языка?

В этой связи становится понятнее некоторая сдержанность чосеровского темперамента. В его произведениях автор предстает фигурой скромной и сугубо книжной, что нередко признавалось лишь хитростью, позой, совершенно не соответствующей его подлинной сути успешного, сделавшего хорошую карьеру придворного. И все же в созданном им самим образе должна была заключаться и малая толика правды: к чему бы ему создавать подобный автопортрет, если он хоть в какой-то степени не отвечает собственным его представлениям о себе? Чосер стремится спрятаться за словами, а вернее, как личность раствориться в них. Можно также сказать, что он видел себя переводчиком кем-то уже созданного, не претендующим ни на власть над тем, что выходит из-под его пера, ни на ответственность за изображаемое. В “Кентерберийских рассказах” им избрана тактика перекладывания вины, если уместно употребить это слово, на созданных им персонажей:

Всевышним заклинаю вас не видеть
Дурного умысла в словах моих…
Ведь я лишь излагаю слова других,
И добрые, и злые…
А выбирать не тщусь,
Раз выбор – ваше дело.

В “Троиле и Хризеиде” он тоже прячется за вымышленным оригиналом: “Что рассказали мне, то и пишу”. Это манера истинного дипломата – вести дело так, как ему велено лицом вышестоящим, а порою, словно бы со стороны, шутить и иронизировать. Риторика диктует повествование, ведет руку Чосера, а он получает возможность как бы независимости – отвлекаться от текста, высвобождая и уводя из произведения собственную личность. Умел ли он с такой же легкостью высвобождаться из пут придворной карьеры? В насквозь театральном мире королевского двора каждый играл определенную роль, но ценилось мастерство игры.