Чозения

За сопками еще стояла мгла. Солнце только-толь-ro собиралось народиться. Мягко пружинили под ногами сухие груды водорослей. Набегал легкий прибой. Лакированные, зелено-коричневые ленты морской капусты будто лениво мели, будто лизали у ног тропинку — полоску укатанного твердого песка.

«Шш-шшщ-шш», — забаюкивал, дышал ласковый прибой. Прозрачно-синяя вода, кружевные коробочки морских ежей, стеклянные поплавки.

Поднялось солнце. Еще низкое. Море ежеминутно меняло окраску: падала на него тень деревьев, скал, снова прорывались солнечные лучи. Было оно, как осьминог, то синеватое, то слегка красноватое, то ярко-зеленое, то желтовато-серое. По чем дальше, тем больше воцарялась в нем глубокая синь.

Тропинка начала отдаляться от воды, поползла на скалы, и сандалии стали петь по-другому.

«Клик-кляк, клик-кляк».

Удивительно было идти лесом, где большинство деревьев — незнакомцы, где только по воспоминаниям о прочитанном догадываешься, кто есть кто.

«Здорово, братец, ты, кажется, маньчжурский орех? Вон висят и пачкаются, как грецкие. А ты к го? Ты лимонник. А твои листья похожи на листья женьшеня, но ты не то. Тебя тут как лопуха. Как мшорила Гражина? Элеутерококк?»

Плачет струйками скала у тропинки. Приятно припасть ртом к воде. Ползают по камню божьи коровки. Красные, синие, желтые. Крупные, с ноготь большого пальца. У них на спинах узоры, и сразу становится ясно, откуда нанайцы взяли свой национальный орнамент.

Слева, под головокружительным крутым обрывом, — море. Торчат из него, словно карандаши, кекуры — гранитные рифы. Неслышно кипит вокруг их прибой. А вон вдали — две точки. Это покинутые им сейнеры.

«Клик-кляк, клик-кляк».

Поют сандалии. В сырых падях раскинулся папоротник — вайя. Куст похож на большущую, в метр высотой, зеленую лилию. Вайя дремлет под бормотание воды в вечной тени древних тополей.

Летают оранжево-желтые китайские иволги. Огромные. Больше голубей. Какая неугомонная тишина!

Северину повезло. Только вышел на порядком заржавевшие рельсы узкоколейки — появилась дрезина. Остановилась.

— Садись, земляк. Ехали втроем. Видно, ремонтные рабочие.

— Куда?

— В Тигровую.

— Зоолог, что ли? Ходите вы все, бедняги, ходите. Работенка не приведи бог! По мне, так лучшекувалдой махать. И без ружья. А вдруг медведь?

Они слово знают, зоологи, — сказал другой.

Свистел над дрезиной ветер. Как в калейдоскопе — разглядеть не успеешь — бежали, менялись скалы, сопки, деревья.

Когда дрезина остановилась, один из рабочих, почесав затылок, сказал:

— А может, не надо его отпускать?

— Почему? — спросил тот, что вел дрезину.

— Тайга.

— Чепуха. Зоологи, они привычные. Не заблудится. Вон, парень, пойдешь напрямик. Там будет заброшенный «угольник» узкоколейки. Компас есть?

— Только это. — Будрис показал на солнце.

— Потом от «угольника» на северо-запад.

Дрезина умчалась. Будрис постоял немного и уг лубился в заросли. Зеленая тень. Бегущий свет. Глухой ритм сандалий.

VI. ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ КЕДРА

Солнце начинало клониться к закату. Длинные рмые тени стволов легли на малахит листвы. Лицо подавала приятная трепетная прохлада.

Северин уже испугался, что идет не той дорогой, когда вдруг тропинка вывела его к столбу с прибитой табличкой. На табличке было написано: «Граница».

Приободрившись, Будрис ускорил шаг. Временами будто легкий вздох пролетал над вершинами кедров — отзвук бриза.

Хвоя кедров темнела, затаенно шумела в золотистой и голубой вышине. Тропинка пошла с хребта вниз, в тень, на дно огромной пади.

Над головой Будриса оранжевая в лучах заката высилась голая Янтунлаза. С хребта, на котором он стоял, устремлялись на дно пади многочисленные ручейки, речушки, криницы. С другого, далекого, хребта также тянулись серебряные нити, И все они сливались на дне долины с небольшой быстрой речкой.

«Ага, значит, это корыто и есть Тигровая Падь. Ничего себе. Ложбина. Два хребта. Наверное, аж до тех вон гор слева, черных от пихты. А вправо — до моря. Километров сто по периметру. Ничего. Жилья не видно. Только вон там дымок, наверное, егерский кордон. И вон там, километрах в двадцати, еще дымок. Ну, а центральный поселок? Он где? Вот. Почти под ним. На самом дне Пади Тигровой. Приткнулся к речушке. Что-то вроде десятка маленьких домиков. Сараи. Еще что-то. Что ж, надо идти».

Будрис начал спускаться. Сразу его окутали тень и прохлада. Временами тихо вздыхали над головой кедры. Цеплялась за ноги какая-то дрянь, он не знал что, да и не хотел знать: уж очень устал.

Когда он спустился на дно распадка, на левом хребте лежала уже глубокая тень, и только правый хребет краснел в последних лучах солнца.

Перешел речку. Она была на удивление прозрачной для Приморья, и он понял почему: вся вме-cie с притоками лежит в лесу. Корни цепко держат грунт, не дают дождям вымывать гумус. Возможно, в дождь замутится ненадолго — и снова как слеза. Вот строение у берега. Баня. Какой-то сарай. Возле него две грузовые машины. Бревенчатые домики. А тот, наверное, дом директора. «Физиономия» у дома такая… внушительная.