Чрево Парижа. Радость жизни

Она пыталась остановить его, но он продолжал говорить все горячей:

– Как глупо все это отрицание, фанфаронство, мрачная философия, которой я предавался из страха и тщеславия! Это я испортил нашу жизнь: и твою, и мою, и всей нашей семьи… Да, ты одна была поистине мудрой. Легко жить, когда все довольны, когда все думают друг о друге!.. Если мир когда-нибудь погибнет, то пусть хоть погибает весело, щадя себя самого!

Все это было сказано с такой горячностью, что Полина невольно улыбнулась и взяла его за руки.

– Успокойся… Раз ты сам находишь, что я была права, – значит ты уже исправился, и все пойдет хорошо.

– Как же, исправился! Я говорю так только сейчас, потому что бывают минуты, когда истина выплывает вопреки всему. А завтра у меня опять начнутся те же терзания. Разве мы можем изменить себя?.. Нет, дальше пойдет не лучше, наоборот – все хуже и хуже. Ты знаешь это так же хорошо, как и я. Больше всего меня бесит моя собственная глупость!

Тогда она тихо привлекла его к себе и сказала серьезным голосом:

– Ты не глупый и не злой – ты просто несчастный… Обними меня, Лазар.

И перед этим жалким, маленьким существом, которое, казалось, уснуло, они обменялись поцелуем: то был тихий поцелуй брата и сестры, в нем ничего не осталось от того страстного желания, которым оба горели еще так недавно.

Занималась заря, серая и нежная. Казэнов пришел посмотреть на ребенка и остался очень доволен его состоянием. Он предложил перенести его к матери; теперь он мог поручиться за нее. Когда Луизе поднесли младенца, на губах ее проступила бледная улыбка. Но вскоре она сомкнула веки и погрузилась в глубокий животворный сон, которым засыпают роженицы после мук. Приоткрыли окно, чтобы развеять запах крови, и в комнату, словно дыхание самой жизни, полилась дивная свежесть морского воздуха. Все, усталые и счастливые, несколько минут стояли неподвижно у постели, глядя на спящую Луизу, затем тихонько удалились, оставив в комнате госпожу Булан.

Доктор, однако, уехал только около восьми часов утра. Он очень проголодался, Полина и Лазар еле держались на ногах от истощения. Вероника сварила им кофе и приготовила яичницу. Внизу они увидели Шанто: всеми забытый, он крепко спал в кресле. В столовой с вечера ничего не изменилось, только в воздухе стоял едкий запах накоптившей лампы, которая все еще горела. Полина со смехом заметила, что все готово и можно хоть сейчас садиться за стол. В самом деле, на столе стояли приборы со вчерашнего обеда. Она смахнула крошки, немного прибрала, а так как кофе был еще не готов, все накинулись на холодную телятину, шутя вспоминая обед, прерванный этими страшными родами. Теперь, когда опасность миновала, все смеялись громко и радостно, как дети.

– Хотите верьте, хотите нет, – в восторге повторял Шанто, – но я спал и в то же время не спал!.. Я злился, что никто не приходит сверху рассказать мне, как дела, но я не беспокоился: мне снилось, будто все идет прекрасно.

Радость его еще удвоилась, когда показался аббат Ортер, поспешивший наведаться после мессы. Шанто принялся подшучивать над ним:

– Что же это вы меня бросили, а? Детей боитесь?

Аббат, чтобы скрыть свое смущение, рассказал, как ему однажды вечером пришлось на дороге, под открытым небом, принимать у какой-то женщины и тут же крестить младенца. Окончив эту историю, священник не отказался выпить рюмочку кюрасо.

Яркое солнце золотило двор, когда доктор Казэнов отправился наконец домой. Лазар и Полина вышли проводить его.

– Вы не едете сегодня? – шепотом спросил он Полину.

Та помолчала и ответила не сразу. Она подняла свои большие задумчивые глаза; взор ее, казалось, был устремлен в далекое будущее.

– Нет, – сказала она. – Я должна подождать.

XI

Май был ужасный, а в начале июня наступили очень жаркие дни. Западный ветер дул непрерывно в течение трех недель, бури опустошали побережье, крушили утесы, топили лодки, убивали людей. Зато теперь необъятное голубое небо, ясные солнечные дни и море, гладкое, как атлас, – все дышало бесконечной прелестью.

В один из таких чудных дней Полина решила выкатить после обеда кресло Шанто на террасу и уложила возле него на красном шерстяном одеяле Поля, которому минуло уже полтора года. Она была его крестной и баловала ребенка не меньше старика.

– Солнце тебе не мешает, дядя?

– Да нет же! Я так давно его не видел!.. А Полю можно здесь спать?

– Да-да, ему полезно спать на свежем воздухе.

Она опустилась на край одеяла и глядела на голые ручки и ножки ребенка, выглядывавшие из-под белого платьица. Мальчик лежал, закрыв глаза; его розовое неподвижное личико было обращено к небу.

– Как быстро он заснул… – проговорила она. – Он устал возиться… Погляди, чтобы кошка или собака не тронули его.

И она погрозила пальцем Минуш, которая сидела в столовой на подоконнике и умывалась. В стороне, растянувшись во всю длину на песке, лежал Лулу, порой недоверчиво приоткрывая глаза, готовый каждую минуту зарычать и укусить того, кто подойдет.

Полина поднялась; Шанто глухо застонал.

– Что, начинается?