Чрево Парижа. Радость жизни

Она опять опустила руку в садок и вытащила из отделения, где кишела какая-то живая масса, рака, защемившего ей клешнями мизинец. Клер сначала старалась стряхнуть его, но, должно быть, рак причинял ей сильную боль, потому что она вся покраснела и, не переставая улыбаться, отломила ему резким, злобным движением клешню.

– Вот щуке я не доверюсь, – продолжала девушка, чтобы скрыть свое волнение. – Она порезала бы мне пальцы, как ножом.

И Клер показала на крупных щук, разложенных по величине на выщелоченных и необычайно чистых досках, рядом с окунями и кучками бронзовых линей. Руки у нее покрылись теперь слизью карпов, которых она отодвигала, стоя на сыром полу у садков и мокрых рыб, разложенных на прилавке. Ее окружал какой-то запах свежести, один из тех сильных запахов, какие поднимаются от тростников и тинистых местечек, где цветут кувшинки, когда рыба мечет икру, сладострастно нежась на солнышке. Клер вытирала передником руки и продолжала улыбаться с невозмутимым спокойствием, присущим этой зрелой, но холодной девушке.

Хорошее отношение младшей Мегюден к Флорану приносило ему мало радости. Оно вызывало только еще больше грязных шуточек на его счет, когда Флоран останавливался у прилавка поболтать с молоденькой девушкой. А та пожимала плечами, говоря, что ее мать – старая негодяйка, да и сестра не многого стоит. Несправедливость рынка к надзирателю выводила Клер из себя. Между тем борьба становилась с каждым днем все ожесточеннее. Флоран подумывал уже о том, чтобы бросить место; он не остался бы здесь и суток, если бы не опасение выказать перед Лизой малодушие. Его тревожила мысль о том, что скажет, что подумает Лиза. Невестка Флорана отлично знала о постоянной борьбе рыбных торговок с их надзирателем: крики женщин сотрясали звонкие своды рынка, а каждая новая схватка вызывала в квартале бесконечные толки.

– Нет уж, – часто говаривала она по вечерам после обеда, – я-то заставила бы их образумиться! Все они – скверные бабы; мне до них было бы противно дотронуться кончиком пальца, дрянь, грязные твари! А Нормандка – просто гадина… О, я бы ее проучила! Тут нужно употребить власть, поверьте мне, Флоран: ничто другое не поможет. Напрасно вы носитесь со своими идеями. Проберите их хорошенько разок, увидите, как все они подожмут хвосты.

Последняя буря была ужасной. Однажды утром в рыбный ряд пришла служанка булочницы госпожи Табуро: ей нужно было купить камбалу. Красавица Нормандка, видя, что девушка вертится около нее, стала зазывать и умасливать покупательницу:

– Зайдите ко мне, у меня найдется то, что вы желаете. Не хотите ли парочку мелкой камбалы, отличного палтуса?

Когда служанка наконец подошла и стала нюхать крупную камбалу с недовольной гримасой покупателя, желающего подешевле приобрести товар, Луиза продолжала:

– Посмотрите-ка, сколько в ней весу!

С этими словами она положила ей на протянутую ладонь большую рыбу, завернутую в лист толстой желтой бумаги.

Служанка, маленькая, тщедушная на вид оверньятка, взвешивала на руке камбалу, открывала ей жабры с прежней гримасой, не говоря ни слова. Вслед за тем она вымолвила как бы с сожалением:

– Ну а сколько?

– Пятнадцать франков, – отвечала торговка.

Тогда покупательница торопливо положила рыбу обратно на мраморный прилавок, словно собираясь уйти. Но красавица Луиза удержала ее:

– Ну скажите вашу цену.

– Нет-нет, это слишком дорого.

– Все-таки скажите!

– Хотите восемь франков?

Старуха Мегюден, точно проснувшись, засмеялась недобрым смехом:

– Видно, люди думают, что мы воруем товар. Восемь франков за такую крупную камбалу! Это тебе, может быть, голубушка, дадут столько за ночь, чтобы ты не завяла!

Луиза отвернулась в сторону с оскорбленным видом. Но служанка дважды возвращалась, предлагая девять и, наконец, десять франков. Потом, когда она уже совсем собралась уйти, ей неожиданно уступили:

– Ну ладно, будь по-вашему, давайте деньги!

Служанка подошла к прилавку и стала дружелюбно беседовать со старухой Мегюден. На госпожу Табуро так трудно угодить! Сегодня будут к обеду гости, родственники из Блуа, нотариус с женой. Ведь у госпожи Табуро вся родня такая важная, а сама она хоть и булочница, но дама образованная.

– Будьте так добры, выпотрошите! – сказала оверньятка, прерывая разговор.

Нормандка ловко распорола пальцем брюхо и выбросила внутренности в ведро. Она провела кончиком передника под жабрами, чтобы снять несколько приставших песчинок, после чего собственноручно положила покупку в корзину оверньятки, заметив:

– Ну вот, моя красавица, скажете мне спасибо.

Однако четверть часа спустя служанка прибежала, раскрасневшись, в слезах, и вся ее тщедушная фигурка тряслась от негодования. Швырнув камбалу на мрамор, девушка показала широкую дыру в мясе со стороны брюха, доходившую до хребта. Целый поток прерывистых фраз вырывался из ее сдавленного слезами горла: