Чрезвычайные обстоятельства

Старший лейтенант прошел в ванную комнату, переоделся, тихо, почти беззвучно вытаял оттуда – а ведь вылитый Ильин! Форма сидела на нем лучше, чем на Ильине. Один к одному. Ильин с удовольствием посмотрел на себя со стороны, поцокал языком – понравился.

– Вот это и будет сержант Ильин, – майор глянул в похоронку, – Николай Иванович Ильин, который пойдет по адресам. Куда надо, – добавил он довольно тускло, без выражения в голосе.

Военные ушли, Ильин остался с матерью, зябко передернул плечами – ему было неуютно. Лицо матери расслабилось, обвяло, бескостно поползло вниз.

– Тебя могли убить, Колюн, – всхлипнула мать.

– Могли. В Афганистане убивают, мама, – Ильин помолчал, с трудом соображая, что же происходит, высморкался, освобождая вспухший, набитый слезами нос, вздохнул, борясь с обидой. – Там нашего брата часто убивают, мама!

– Не выходи из дома, Колюн, – попросила мать. – Не выходи, пока товарищи не разберутся, а?

– Но ведь меня никто не знает в лицо, мама! Из тех, кто должен встречать – никто!

– А вдруг тебя засекли еще в аэропорту? Выследили?

– Такое бывает только в кино, мам. Ты насмотрелась американских фильмов – в их боевиках героя ведут от ночного горшка до виселицы и не отпускают ни на минуту. Там все заранее известно. Но это же, мам, кино. Ки-но!

– Все равно не выходи, – мать ощутила внутри тяжесть, словно бы в нее натек жидкий металл, ей сделалось трудно дышать, горло заболело, она закашлялась и слезы, которые она старательно сдерживала, обрушили заплотку, пролились, – Прошу тебя, не выходи на улицу-у, – просила мать, – ну, пожалуйста-а… Я чувствую, я чувствую…

Ильин гладил ее голову, прижимал к себе, он был переполнен неясной тоской, не знал, как сопротивляться ей, – не знал Ильин и ласковых слов, которые были ему ведомы раньше, он забыл их, растерял, они были выколочены из него, как пыль из одежды, он хотел сказать что-то нежное, доброе, успокоить мать, а слова на язык не приходили, и он маялся от этого, маялся от неизвестности, оттого, что судъба странным образом вмешалась в его жизнь. А может, это и не судьба была вовсе?

– Не ходи-и, – просила его мать. – Ну, пожалуйста!

– Хорошо, – пообещал Ильин, – я никуда не пойду.

Старший лейтенант Витков в это время открыл нужную дверь, за которой сидел плечистый веселый майор. Откинувшись назад, на спинку стула, майор с интересом начал разглядывать Виткова.

– Сержант Ильин! – четко доложился Витков.

– Ну и что? – совсем не по-военному спросил майор. – А почему не старший лейтенант?

Что-то дрогнуло на лице Виткова, подбородок резко выпятился, словно он собирался драться.

– У каждого свои звезды, товарищ майор, – сказал он, – у меня – лычки.

– Путеводные, значит, – хмыкнул майор, – путеводные лычки, – протянул руку, – ну давай, чего принес!

Сделав четкий шаг вперед, Витков наклонился – рука майора едва достигала середины стола, к владельцу этого военкоматовского кабинета надо было тянуться, вставать на цырлы, – отдал сопроводительные документы на гроб, командировочное удостоверение, конверт с похоронкой на Ильина. Майор принял бумаги с безмятежным лицом. Не меняя выражения, брезгливо отклячив мизинец – торговая привычка, явно у этого господина в роду были руководящие работники прилавка, решил Витков, жест этот вызвал у него раздражение, на лице Виткова обозначились каменные желваки, в следующий миг они исчезли, – майор прочитал одну бумагу, отложил, прочитал вторую, отложил, затем длинным ухоженным ногтем, венчающим мизинец, вспорол конверт с фальшивой похоронкой.

Лицо его оставалось прежним, ничто в нем не шевельнулось.

– Значит, Ильин? – сочным голосом спросил майор.

– Так точно! – ответил Витков, следя за майором. Если тот вспорет весь конверт и прочитает запись, сделанную внутри, то он точно причастен к происходящему, к сговору военных, к грузу, прибывшему с «черным тюльпаном», если не вспорет, значит, майор – некое промежуточное звено, передаточное лицо, проводник.

Майор приподнял конверт, глядя на свет, потом выцокивая языком модный барабанный ритм, ногтем взрезал конверт по всей длине.

«Барабанщик! – отметил Витков. – Музыкант! Пожалуй, я тебя так и буду звать – Музыкант, хотя у тебя есть и имя и фамилия. Но они по ошибке достались тебе, майор; майорские погоны – тоже по ошибке. Не должно быть у тебя ни погон, ни имени. Погоди, Музыкант, так оно и будет».

Майор взрезал ногтем другую сторону конверта, потом третью, сунул конверт за срез стола, чтобы не было видно Виткову. Прочитал изнанку с прежним лицом – ничто в нем не изменилось. Майор прицокивал языком, был весел и приветлив, а Витков, наливаясь мрачной злостью, ел глазами майора и думал: «Сволочь! Вот сволочь! Неужели ты думаешь, что будешь вечен, будешь всегда носить погоны и подниматься по служебной лесенке? И в гроб тебя уложат с погонами? Этаким красивым седым генералом с приятными чертами лица? Фиг тебе, Музыкант!» Витков качнулся на стеблях ног, майор засек это движение, поднял глаза, расценил по-своему: