Чрезвычайные происшествия на советском флоте

«Саблин сказал, — показывал на суде старший лейтенант Фирсов, — что корабль сильно вооружён, находится на Балтике, которая славится боевыми традициями флота, и с нашими требованиями не должны не посчитаться. Как всякий рвущийся к власти авантюрист, не очень-то надеющийся на поддержку внутри страны, Саблин возлагал большие надежды на заграницу. Для этого он предварительно составил текст соответствующей радиограммы. Чтобы передать её, шёл даже на разглашение военной тайны. Он приказывал радиотелеграфистам передавать своё воззвание открытым текстом, но в этом ему отказывались повиноваться даже те матросы, которые из страха или по недомыслию поначалу поддержали его». «Передав один абзац, — показывал на суде матрос Виноградов, — я пошёл к Саблину. Он приказал передать это обращение открытым текстом. Я ему сказал, что передавать открытым текстом нельзя, так как это является грубым нарушением правил связи, об этом будет известно за рубежом, будут расшифрованы наши коды. Саблин, несмотря на такие убедительные доводы, настаивал на своём. „Передавая радиограмму: "Всем! Всем! Всем!", я имел в виду, — объяснял он своё упрямство, — что будет какая-то поддержка из-за рубежа…“»

Вряд ли он всерьёз верил в такую поддержку. Но если не услышит страна, пусть узнает мир. Весть о его выходе из парадного строя радиоэхом вернётся к народу. И если не поднимутся, так хоть узнают…

Глава седьмая КУРС — В ОТКРЫТОЕ МОРЕ!

Съёмкой с якоря и бочки руководил боцман — мичман Житенёв.

Развернуть махину большого противолодочного корабля в узкости реки на быстрине, да к тому же в тесной близости с другими кораблями, — дело непростое и опасное. Любая ошибка — и «Сторожевой» на мели, носом в борт или в берег.

Саблин развернул корабль носом к морю. В одиночку такой манёвр не совершить. На всех боевых постах десятки матросов чётко выполняли все приказания ГКП — главного командного пункта. Выполняли как никогда быстро и слаженно.

Олег Максименко, матрос-первогодок, спустя много лет описал события той ночи в пространном письме-дневнике, адресованном автору этих строк. Паренёк из интеллигентной семьи (мама — преподаватель немецкого языка) пережил всё с обострённостью юной души. В ночь на 9 ноября он был в наряде на камбузе и ночевал в одном из подсобных помещений…

Матрос Максименко:

«Девятое ноября! Где-то в половине второго ночи нас с трудом разбудили ударами ног в дверь. Валайтис (кок. — Н.Ч.) нехотя открыл, крикнули: „Максименко, на бак!“ Я даже не разобрал, кто меня звал, — свет в коридоре не горел, споткнулся о комингс (порог. — Н.Ч.), в темноте растянулся, через меня — ещё пара человек. Я взлетел по трапу офицерского коридора наверх, замешкался, получил под зад, обежал надстройку, через волнорез перелез сверху и опять растянулся на палубе — крепкие ручищи Некраша не дали мне испортить себе физиономию и поставили меня на ноги.

Слышались крики: „Срочно сниматься! Рубить швартовы! Рулевого Соловьёва на ходовой мостик!“

Боцман рубил канаты, но они были крепкие, он провозился с ними минут пять. Кто-то держал ручной пулемёт, направленный на подводную лодку. Подняли якоря, корабль дал задний, потом передний ход, меня отправили с бака. Удар, корабль как бы дёрнулся. Кто-то влетел на камбуз, света нет, а у меня котлеты просыпались со сковороды, на ощупь нашёл, дал в руки: „Ешь“. В ответ: „Спасибо! Подводникам в корму влепили, вот те, наверное, кайф поймали, трусы всем придётся менять“. Зашёл Валайтис, он всё слышал и прошипел „Нам самим придётся штаны скоро менять“. Потом мне рассказывали, лодка от удара накренилась так, что половина подводников едва не рехнулась.

Смотрю в иллюминатор, несёмся по Даугаве примерно узлов 30, вёл ВПК старшина 1-й статьи Соловьёв — мастер. Ход — 30 узлов, корабль, развив скорость примерно 55 километров в час, поднял в реке высоченную волну. Ох, и понаделала она беды, не хуже цунами, её долго будут помнить на Даугаве. В Рижской базе тоже.

Корабль выходит к устью. Валайтис радуется на камбузе — „Свобода!“ и рассказывает про мятеж в Каунасе (по-моему, в 1972 году). Я ему отвечаю: „Дурак, нас потопят“. Он мне в ответ: „Надевай три жилета и сиди на верхней палубе“. Потом передумал: „Выйдем через запасный трап наверх“.

Перед выходом в залив мы вылезли на торпедную площадку, слева по борту проплывала Рижская военно-морская база, справа — редкие огни Мангалис. Ночь, как назло, была с яркой, луной. По нам прошёлся луч прожектора, запросили с берегового поста, мы чётко ответили. Я стоял и любовался звёздным небом — может быть, в последний раз. Тишина, свист турбин и лёгкое дрожание корпуса боевого корабля, идущего в неизвестность. Что думал Саблин в эти минуты? А может быть, и его единомышленники там, на берегу, не спали, ожидая в радиорубках сигнал о выступлении в танках и бэтээрах, ожидая, ожидая…