Чтение мыслей. Как книги меняют сознание

Хтонические существа — порождения земли, одновременно древние и сиюминутные. Я воображаю себе хтонических существ как изобилующих щупальцами, усиками, отростками, нитями, отбрасываемыми хвостами, паучьими лапами и торчащими щетинками вместо волос. Хтонические существа возятся в многотварном гумусе, но не хотят иметь дело с уставившимся в небосвод Homo. Хтонические существа — монстры в самом лучшем смысле: они демонстрируют и реализуют материальную осмысленность земных процессов и тварей. Они также демонстрируют и реализуют последствия этой реализации. Хтонические существа не безопасны; они не имеют дела с идеологами; они никому не принадлежат; они корчатся и блаженствуют в многоликих формах и многосложных именах во всех ветрах, водах и концах Земли. Они создают и разрушают; они создаются и разрушаются. Они те, кто есть^[8].

Амина чувствует, что текст оказывает меньшее сопротивление, чем в первый раз. Он читается легче. Скрытый уровень смысла, наличие которого Амина предполагала при первом прочтении, ей так и не удается отыскать, но в книге обнаруживается намного больше интересных мыслей, чем казалось изначально. Эти мысли теперь можно обсудить с Ларой, Фатуш и Алекс. Дружеский оптимизм Харауэй, который так раздражал при первом прочтении, по-прежнему чужд Амине, но она чувствует, что он может быть полезным, даже (или в особенности) тогда, когда он не оправдан. Было бы хорошо, если бы Харауэй научила ее терпимее относиться к оптимизму других. Было бы еще лучше, если бы доля оптимизма передалась самой Амине, но это крайне маловероятно.

Фигуральное мышление

Свен читает Гегеля

Каждый раз, когда Свен максимально сосредоточен, он начинает поглаживать ухо и область вокруг него указательным и безымянным пальцами. Он делает это и сейчас, читая «Лекции по истории философии» Гегеля в библиотеке. Свен пытается понять, как функционирует ключевая фигура мысли Гегеля, его знаменитое снятие (Aufhebung). Нечто развертывается в пространстве, трансформируясь во что-то противоположное по значению и образуя безумные паттерны, состоящие из множества мелких ответвлений подобно множеству Мандельброта. Во время движения это нечто проходит определенную историю и достигает нового уровня. Свен ощущает нежную органическую субстанцию, которая неумолимо стремится к тому, чтобы простираться, развертываясь, и одновременно прийти в новую точку отсчета. С одной стороны, образуется новая субстанция, а с другой — все как бы сворачивается в одну-единственную точку, положение которой в мире отличается от исходного.

Все это, по мнению Свена, возможно только потому, что у Гегеля есть идея негативного, которое проистекает из положительного и в то же время представляет собой его полную противоположность. Все замысловатые идеи, разрабатывавшиеся философами на протяжении веков, могут быть пересмотрены Гегелем в таком свернутом виде и представлены как последовательность сменяющих друг друга снятий. Вот так выглядит филигранная и в то же время брутальная, всеобъемлющая фигура мысли Гегеля. Свен приступает к чтению следующего отрывка.

Неоплатоники

Так как скептицизм есть уничтожение тех противоположностей, которые, как мы видели выше, в стоической и эпикурейской философии признавались всеобщими основоначалами, из которых возникли все прочие противоположности, то он представляет собою единство, в котором эти противоположности содержатся как идеализованные определения, так что идея должна быть теперь осознана как конкретная внутри себя. С этим третьим, представляющим собою конкретный результат всего предшествующего философского развития, начинается совершенно новая эпоха. Теперь мы имеем перед собою совершенно иную почву, так как вместе с отверганием критерия для субъективного познания отпали вообще конечные основоначала, ибо в отыскании-то последних именно и заключается назначение критерия^[9].

Очевидно, Гегель просто не может иначе: каждый раз, когда он о чем-то мыслит, его фигура разворачивается и вновь закрывается в процессе развертывания. Свен почти не чувствует отторжения, хотя Гегель говорит, и говорит, и не замолкает ни на минуту. Это не очень нравится Свену, но ему кажется, что у Гегеля нет другого выбора: его фигура идет вместе с ним рука об руку, увлекая его за собой. В силу этой влекомости Гегель становится ему симпатичен.

Свен неизменно радуется тому, насколько иначе выглядят философские концепции сквозь призму представлений Гегеля, чьи тезисы удивительно сочетаются с тем, что он уже знал. В процессе чтения Свен испытывает не одно озарение. Позже, когда он возвращается домой, тезисы Гегеля уже не кажутся ему столь убедительными, однако они по-прежнему его увлекают.

* * *