Странное это дело – родство, голос крови. Вот у нее была подруга, всегда представлялась Ветиной сестрой двоюродной. Интересно, что многие говорили – так, мол, похожи, думали – родные. Вета никогда не мечтала о братьях-сестрах, насмотрелась на ссоры да драки, друзья – другое дело. А вот сын – это да. Когда свой, из тебя таинственно возникший, которого ты знаешь с первой секунды и до дрожи помнишь шелк пяточек, теперь годных для сорок третьего размера ботинок, ладонь впитала, хранит тепло маленькой мягкой ручки, – всю эту чувственную память ни с чем не сравнить. Внуки? Будут, наверное. Но далекие. Когда они продали дачу и отдали долги, Паша быстро устроился на какое-то нефтегазовое производство, укатил в Сибирь, как он говорит, на севера́. А теперь вот женился – смазливая, свадьбу, говорит, не стали устраивать – на отпуск копят, летом проездом со своих северо́в заглянут – познакомится. Вот и внуки, наверное, в Москву будут наведываться только «посмотреть», раз в год…
Да, внуки. Вета попыталась вообразить, как в ее квартире обоснуется ребенок. Ей почему-то привиделось, как он (мальчик, конечно, маленьких девочек она себе близко не представляла) не бегает, а с грохотом утюжит коридор на трехколесном велосипеде, натыкаясь на стены и оставляя на обоях черные полосы и рваные раны. Ей не бумаги с медальонами было жалко, не ремонта она страшилась – здесь другое. Вета с беспощадной, трезвой и оттого неприятной, постыдной ясностью поняла, что не готова вместить в свою жизнь даже родное существо.
Пришел какой-то замерзший. Вете стало неловко: мальчишка бегает целый день по городу, а она, москвичка, в сущности, никак его не развлекает.
– Слушай, может быть, тебе совет дать, куда еще сходить?