Чтение с листа

«Странный все-таки мальчик, намучается с ним мама, – думала Вета, загружая в стиральную машину постельное белье, которое тот перед отъездом снял и аккуратно сложил на краю дивана, – а хорошо, когда можно ходить по дому непричесанной»…

Репетиция собаки 2008

Ее звали Чапа. Отчего-то популярное собачье имя, хотя и не слишком благозвучное. Но не ей судить, у них, собачников, свои представления о прекрасном. У Веты собаки никогда не было, даже в детстве это не входило в список мечтаний, и не изводила она родителей канюченьем «Хочу соба-аку», не таскала со двора бесхозных щенков. Была равнодушна. Больших собак, правда, в отличие от многих, не боялась, соседскую овчарку гладила и чесала за ухом. Но в целом мир домашних зверушек оставался для нее чужой цивилизацией, каким-то избыточным компонентом человечьего житья. Хотя восторги и умиления кошечками-собачками ее не раздражали. Подумаешь, вон у соседа голубятня, а Надюшину сестру цветочные горшки из дома выживают. У всех свои причуды. Себя Вета числила «нормальной» и к этому относилась нейтрально-положительно: ну не дал Бог талантов, зато и не наградил неизлечимыми пороками и страстями. Она обыкновенная, и пусть.

Елизавету в конторе считали скрытной гордячкой. За спиной шушукались о ее комплексах, мол, с высшим образованием, а всю жизнь на низшей ступеньке, хоть и приближена к шефу, а все же – обслуга: чай, кофе, факс, ксерокс… А сейчас, да что сейчас, уже лет десять – не меньше, когда становилась она постепенно старше большинства сотрудников (шеф не в счет, известное дело, Юпитеру позволено…), поговаривали, что ее вертящееся кресло пошатывается. Но не вредничала, не демонстрировала, как санитарки или вахтеры, своего положения мелкой властной структуры, не сплетничала. Ирина сама бы не догадалась обратиться к ней с этой просьбой – бухгалтерша подсказала. Оказывается, Елизавета теперь живет одна. Что мужа похоронила, Ирина знала – ходила вся в черном целый год, а что сын уехал куда-то в нефтяную глушь – не слыхала. Без особой надежды, получив уже коллекцию отказов, Ирина пошла в приемную шефа.

Вета ни с кем на работе не дружила, никогда никого не приглашала домой. И не потому, что не было там симпатичных ей людей – из принципа, не хотела осложнять себе жизнь. Но в силу своего центрового положения была в курсе многого. К ней забегали попить кофейку из нового капсульного агрегата, и поболтать она всегда была готова, никогда не ссылалась на срочные дела. О том, что Ирина недавно выдала замуж дочь, которую растила одна, давно разведясь с мужем, Вета знала, видела фотографии свадьбы «в единой цветовой гамме» – вот как, оказывается, теперь принято. Платье невесты – голубое, как и галстук жениха, у свидетельницы – серебристое платье с широким голубым поясом, а на свидетеле – голубая бутоньерка. И на всех гостях было что-то голубое или синее – эта непременная просьба содержалась в голубом с синей каймой приглашении в кафе с обитыми синим бархатом диванами. Вета тогда вспомнила свое неуклюжее, после того ни разу не надеванное поросячье платье, сшитое к Надюшиной, не принесшей ей счастья свадьбе, и свое невестино, по настоянию Миши – белое. Какая тогда была «цветовая гамма»!

Ирина не знала, как начать, а потому взяла с места в карьер: «У меня к вам очень странный разговор, ну очень странный и приватный». Вета напряглась, естественно, не ожидая чего-то личного, а предчувствуя служебную сложность. Но лицо сделала внимательное и заранее понимающее, готовая «войти в положение». И тут Ирина бабахнула: «Дело в том, что я собираюсь замуж».