Чтение с листа

На уроке сегодня на инструменте не занимались, а читали Пушкина «Моцарт и Сальери». Татьяна Николаевна почти каждую строчку объясняла. И так интересно: все наизусть помнит. Но оказывается, Сальери был гораздо более известным музыкантом, чем Моцарт, – неизвестно, кто кому должен был завидовать. Вета дома все это рассказала, а мама рассердилась: мол, пусть своим бы делом занималась – на пианино играла, а книжки в школе читать научат. Он была в плохом настроении, папе тоже досталось. Он только Вете подмигнул и давай вполголоса свое любимое:

Ах, мама, мама, что мы будем делать,
Когда настанут зимни холода?
У тебя нет теплого платочка,
У меня нет зимнего пальта…

Ну тут мама еще пуще разошлась, припомнила ему, как от стыда сгорала, когда Вета на экзамене его частушки-куплетики петь начала. А он ей: «Ну что ты кричишь! Это же советская классика, из фильма „Котовский“. В войну киностудию в Алма-Ату эвакуировали и там доснимали. Так мы, мальчишки, днями пропадали, крутились вокруг площадки съемочной. Гоняли нас, конечно, но мы все равно то на дерево залезем, то за домом спрячемся. А какие артисты были, живые – Мордвинов, Крючков, Марецкая. И пели, знаешь, еще что?» И отец приосанился, изображая певца на сцене:

Вы мной играете, я вижу,
Смешна для вас любовь моя,
Порою я вас ненавижу,
На вас молюсь порою я…

Хлопнув дверью, мама вышла из комнаты. Отец развел руками и пошел вслед – мириться.

А Татьяна Николаевна через два года заболела, ушла на пенсию. И кружок музыкальный закрылся…

Репетиция любви 1967

Никогда в жизни не видела она больше такого энтузиазма! Корчевали пни, вырубали кустарник, воду таскали из колодца ведрами и бидонами за километр. На общей стройке вчера еще незнакомые мигом становились друзьями. Все молодые, у всех дети. Дети-то и подружились первыми. Для старших была норма – два часа в день отдать работе, а потом вольница.

Центр дачной молодежной жизни образовался сам собой вокруг единственного стола для пинг-понга. Там вечером устраивались танцы. Родители девочки оказались с понятием: не только терпели музыку и шум, но и организовывали чай. Надо было принести свою чашку и что-нибудь сладкое. Воду таскали по очереди. На одном краю пинг-понгового стола стоял проигрыватель, к которому от столба протянули специальную проводку, горкой лежали пластинки, а другая половина была отдана под чайные дела. Компания подобралась по возрасту ровная – пятнадцать-шестнадцать лет.

Малышню, вроде двенадцатилетней Веты, конечно, близко не подпускали. Но ей повезло…

Однажды в положенный час, когда Вета заняла излюбленную позицию в углу сада, спрятавшись под елкой (это была их гордость, большинство участков было совершенно голыми), любимая мелодия, от которой начинала биться жилка на шее и стучать в висках, вдруг стала запинаться, что-то зашипело, раздались недовольные вскрики, а потом музыка смолкла.

Вета разочарованно вышла из своего укрытия. Родители пили чай, устроившись на сложенных штабелями досках, из которых скоро будет построенная не просто застекленная терраска – шестигранный фонарик.

– Игла у них заела, – сказал отец, с хрустом разгрызая кусок колотого сахара, – он всегда пил чай вприкуску. – Я, конечно, мог бы починить, но уж больно надоела каждый вечер эта канитель.

– Вот и почини, – мама отмахнулась от налетевших комаров. – Они молодые, не под гармошку же им плясать, да и гармонисты перевелись.

– Пойдем, возьми меня с собой, – взмолилась Вета. – Ты музыку сделай, а за это пусть разрешают мне посидеть…

Она прижилась. Маленькая, легкая, на ней отрабатывали танцевальные движения: крутили в рок-н-ролле, опрокидывали в танго…

Вете казалось, что она лучше всех этих взрослых девчонок: они глупо хихикали, мини-юбки открывали толстые, какие-то мясистые ноги, начес на голове противно трясся в танце, и прическа называлась гадко – «вшивый домик». Да и парни были невоспитанны и грубоваты. Почти все. Кроме Него, конечно. Высокий и тонкий, с изумительным низким голосом. Когда Вета слышала его, начинало ныть в затылке. Он все делал лучше остальных: танцевал, пел, играл в пинг-понг.