Чтиво

В интерактивном отделе Музея коз Пфефферкорн сумел надоить полкружки молока. Он страшно собой возгордился, но потом увидел, что четырехлетняя девчушка с крупными мозолистыми руками выдоила больше ведра. В Музее мира он ознакомился с отчетом о холодной войне, в корне противоречившим его сведениям. В Музее бетона узнал о собственно здании музея. К вечеру Пфефферкорн уже истосковался по корнеплодному пирогу.

Номер его вновь переворошили.

Портрет Жулка висел ровно.

Вентилятор не работал.

— Алло, это Артур Ковальчик из сорок четвертого. Где вентилятор?

— В номере, мсье.

— Мой вентилятор сломан. Либо его не заменили, хоть я просил, либо вся ваша техника куплена у барыги.

— Прошу прощенья, мсье.

— Мне не нужны извинения. Нужен другой вентилятор.

Загрохотали трубы.

— Алло? — сказал Пфефферкорн. — Вы слушаете?

— Да, мсье.

— Я уже устал названивать. Пожалуйста, пришлите вентилятор. Исправный. Прямо сейчас.

Пфефферкорн повесил трубку, не дав портье ответить. Потом навел порядок в комнате, попутно скинув с себя одежду. Грохот усилился. Пфефферкорн засомневался в первоначальном предположении о его природе. Известно, что трубы гремят из-за разницы в температуре воды и металла, который, расширяясь, издает характерный лязг. Однако стояла такая жара, что температурная разница едва ли достигала пары градусов и не могла быть причиной оглушительного грохота. Был еще один повод усомниться в прежней гипотезе: обычно трубный рев набирает обороты, а затем стихает. Но застенный шум следовал иному канону. Ритмичный и неуемный, он больше смахивал на бешеный стук кроватной спинки о стену. Крупно не повезло, если в соседнем номере обитает новобрачная парочка.

Не дождавшись вентилятора, Пфефферкорн вновь позвонил портье.

— Сейчас, мсье, — ответил тот.

Грохот не смолкал. На стене лихо подпрыгивал портрет Жулка. Пфефферкорн залез на кровать и снял его с крючка. Потом забарабанил в стену.

— Уже поздно! — крикнул он.

Грохот смолк.

К полуночи Пфефферкорн оставил ожидания. В блаженной тишине откинул одеяло и растянулся на простыне, памятуя, что не за горами пять часов утра.

75

Утром, выслушав прогноз погоды и хоровое чтение, он спустился к администратору. Вахту нес портье, дежуривший в день приезда. Первым делом Пфефферкорн сунул ему купюру.

— Мсье должен приобщиться к утреннему буфету.

— Не премину. Но сначала вот что: я хочу поменять номер.

— Проблема, мсье?

— Не одна. Раз десять, не меньше, я просил другой вентилятор. Что, непосильная задача? Видимо, так. Поэтому я хочу переехать.

— Мсье…

— Соседи ужасно шумят. Похоже, за стенкой живет пара перевозбужденных горилл.

— Мсье, я весь опечален. Это невозможно.

— Что?

— Нельзя обменять.

— Почему?

— Нет свободных номеров, мсье.

Пфефферкорн посмотрел на доску с ключами.

— Что вы мне сказки рассказываете? Вон, на всю гостиницу десяток постояльцев, не больше.

— О желании переехать следует уведомить за полгода, мсье.

— Вы издеваетесь, что ли?

Портье поклонился.

Пфефферкорн достал десять ружей.Купюра исчезла в рукаве администратора, но сам он не шевельнулся. Пфефферкорн сунул еще банкноту. Тот же результат. Скормив еще десятку, Пфефферкорн всплеснул руками и пошел в столовую.

— Доброе утро, дружище! Что стряслось?

Пфефферкорн рассказал.

—  Аха. —Фётор нахмурился.

— Неужели вправду переселиться можно лишь через полгода?

— Это еще скоро, дружище.

— Господи.

— Не пугайтесь, — сказал Фётор. — Сегодня вас ждет отменное развлечение.

— Сгораю от нетерпения.

Совершили обход присутствий. Все встречи заканчивались одинаково: обещание докладной записки, потные объятия, труйничка. Между визитами осмотр достопримечательностей. Новые музеи, новые мемориалы. Практически на каждой улице висела мемориальная доска, увековечившая какое-либо мимолетное событие народной революции. Там, где доски не было, из земли торчала железная табличка:

МЕСТО ЗАРЕЗЕРВИРОВАНО ДЛЯ БУДУЩИХ ИСТОРИЧЕСКИХ СОБЫТИЙ

Доска на обветшавшем доме извещала:

ЗДЕСЬ НАРОДНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ НАВЕКИ ИЗМЕНИЛА К ЛУЧШЕМУ ДОЛЮ ЗЛАБСКОЙ ЖЕНЩИНЫ

Фётор и Пфефферкорн вошли в стрип-клуб. Официантка чмокнула Фётора в щеку и принесла бутылку труйнички. Нещадно гремела техномузыка.

— Нравятся титьки? — крикнул Фётор.

— Как всякому! — ответно крикнул Пфефферкорн.

— Каждый день сюда хожу! — крикнул Фётор.

Пфефферкорн кивнул.

— В Америке по-другому, да? — крикнул Фётор.

— Я не американец! — крикнул Пфефферкорн.

Отличие имелось: посетители и стриптизерши были в равной степени голы.

— Наш коллективный принцип равенства! — кричал Фётор. — Женщина снимает деталь одежды, и мужчина обязан ответить тем же! Справедливо, да? — Сунув пять ружейв стринги извивавшейся девицы, он стал расстегивать рубашку. — Ваше здоровье.

В Западной Злабии гвоздем программы всякого праздника было посещение могилы царевича Василия. Пфефферкорна, ожидавшего узреть нечто грандиозное, удивила скромность захоронения. В гуще оживленных улиц притулилась маленькая мощеная площадь, в центре которой росло чахлое деревце.