Что было, что будет…

Петрунин смотрел на человека, униженно стоящего перед ним на коленях, и странное чувство превосходства и стыда наполняло его не искушенную еще в такой жестокой борьбе душу. Он был рад, что после стычки остался жив, что в честном бою добыл себе отличного верхового коня, и потому настроение у казака было миролюбивое, всепрощенческое. До того времени, пока вновь не случится необходимости ввязываться в бой, не хотелось Логвину ни крови, ни стона. А этот упрямый чечен, или кто он там, бормотанием, слезами хоть каменную сарматскую бабу выведет из терпения. Вместо того чтобы сказать красноармейцу «спасибо» да незаметно уползти к курганам, куда скрылись остатки гарнизона, он, как юродивый, ползает перед ним, умоляя вернуть коня, взамен чего угодно, хоть самой жизни.

И такая преданность четвероногому другу в конце концов взяла верх над непреклонным вначале желанием иметь под своим седлом аргамака. Логвин на мгновение в мыслях поменялся местами с Магометом и, досадливо плюнув, бросил ему в протянутые руки конец повода. Отошел на несколько шагов, повернулся, глянул, как человек, обнимая и целуя ноги жеребца, уже не замечает вокруг ничего и никого. Вскинул боец карабин, крикнул в сердцах:

— Какого черта разнежился! Убирайся с глаз моих!

— Не ругайся, дорогой. Магомет знает: ты хороший человек.

Он потянул к себе повод. Конь послушно опустился на колени.

Горец усилием волн перекинул раненое тело через седло, припал к гриве. Аргамак невесомо поднялся с земли и, не ожидая команды, осторожно выбрасывая длинные ноги, направился туда, куда ускакали друзья Магомета. Всадник оглянулся и спросил:

— Как зовут тебя, казак?

— Логвин Петрунин… А зачем тебе?

— Аллаху расскажу. Пусть он хранит тебя.

Вернувшись на конюшню, Логвин никому не рассказал о странном свидании и расставании. В ту пору было еще в его широкой груди, в его большом и добром сердце место для человеческих слабостей — жалости, сочувствия, умиления.

Ничего-этого не осталось в нем спустя неделю, когда отпросился он у Пимена Ломакина всего на одну ночь съездить в станицу Сиротинскую, поглядеть на мальцов и дорогую супружницу свою Настюшку. По их подсчетам, она должна была уже разродиться третьим.

Очень хотелось Логвину узнать, кто же выиграл спор? Ася говорила, что задумала она произвести на свет божий дочку. Нужна же ей помощница по дому, по хозяйству. Много ли проку от них, мужиков? Завьются ни свет ни заря к чертям на кулички, и ищи-свищи их целый день. А теперь, когда такое беспокойство по всей земле и мужики почем зря лупят друг дружку, зачем же еще одного несчастливца рожать? Нет, с девчонкой куда покойнее.

Конечно, Логвина тоже порой пугало будущее сыновей. Вон они какие рослые да красивые. А смышленые — не скажи! Пока отец бился на Карпатах с германцем, они не только подросли, но и ума-разума поднабрались, грамоту одолели. Теперь, можно сказать, как писарь при правлении или как учитель, бойко читают книжки и газеты, которые редко попадают в станицу. Особенно им нравится читать в газетах про мировую революцию против всех буржуев и мироедов. В это время об одном они жалкуют: без них одолеют всю контру. Чего с них возьмешь, несмышленых? Хватит, должно, лиха и на их долю. Что-то не видно пока конца войне. Не спешат помещики и капиталисты расстаться со своими привилегиями.

С такими мыслями и пробрался Логвин к леваде своего двора. Долго лежал в густом бурьяне, вглядываясь в кромешную тьму. Ни огонька в хате, ни звука в коровнике. Да что они там, повымирали, что ли? Подполз, погасил дыхание, напряг слух и зрение. Ничего. Словно пустошь впереди.

Тревога ползучим гадом пробралась за пазуху, когда он, осмелев, поднялся с карачек. Раздвинул заросли терна и — не увидел на привычном месте своего дома.

Сначала подумал, что бес попутал, ориентир потерял, но когда убедился, что ни правее, ни левее нет домов, взвыл по-волчьи и, уже не думая об опасности, рванулся к месту, где совсем недавно стоял его крепкий пятистенок. Сапоги с разгона точно в труху провалились в пепел, скользнули по обгорелым доскам. Все было порушено и превращено в тлен.

Логвин крепко тряхнул чубатой головой, точно отгоняя страшное наваждение. Но, открыв глаза, вновь увидел то, что окружало его. Он не хотел, не мог допустить мысли, что вместе с хозяйством погибла семья.

«Ну бог с ним, с куренем, — решил Петрунин, отходя от жуткого оцепенения. — Где же мои родненькие? Не могут же они уйти за тридевять земель. Должно, у тещи», — здраво рассудил Логвин и хотел направить туда резвый бег, совсем забыв, что в станице белогвардейцы, и не ведая, что за ним давно и пристально наблюдают два казака, скрываясь за морщинистым стволом карагача.

И, как только Петрунин направился к калитке, дозорные преградили ему дорогу.

— Никак, Лошка? — удивленно и раздосадованно произнес один из белоказаков, величая так Петрунина по праву соратника детских забав и кума.

— Говорил тебе: он стонет, — назидательно произнес второй.