Что было и что не было

На этот раз дело до «стройки» не дошло: петлюровцы, собравшись с силами, вышибли временно из города конную красную гвардию, и мадам Зусман (или Френкель, уже не помню, которая) могла вернуться домой (ей, слава Богу, было где жить и без ильичевских землянок), тяжелые доски самодеятельно распределили между собой окрестные обыватели. Также не могу утверждать, что именно в первый большевистский наскок (а не позже) захваченных в гражданских клубах завсегдатаев, повесив им на грудь плакат «Бездельник, Картежник», с барабанным боем, чтобы привлечь общественное внимание, водили по городу. Думаю все же, что это происходило не сразу же после октябрьской революции, так как хорошо всем известный анекдотист и весельчак доктор Бать был в одной рубахе (то есть без пиджака и жилета) и босой. Костюм далеко не осенний.

Все это пока таилось в неисповедимом будущем (или в скрытом от нас столичном настоящем). В нашем окраинном и захолустном городке еще отразится кровавая звезда коммунизма. Ближайшая станция железной дороги находилась в двенадцати километрах, так что поток едущих «делить землю» дезертиров нас неощутимо миновал, а поскольку до линии фронта было рукой подать и мир с Украиной был подписан в Брест-Литовске 9 февраля (а с Москвой 3-го марта), немцы пришли к нам довольно скоро, после того как «серые герои» проголосовали ногами за Ленина.

Не слишком веселым утром ранней весны я вышел в город и, свернув на главную улицу — остолбенел: причалив к тротуару, чего-то ожидал (или просто отдыхал) большой немецкий обоз. Флегматично и спокойно, как будто у себя дома, довольно пожилые немцы в бескозырках и в зеленоватых серых своих шинелях возились возле аккуратных повозок, что-то подвязывая и подтягивая, поправляя добротную упряжь добротных своих лошадищ. «Герр фельдвебель», прислонившись к телеграфному столбу, с явным наслаждением курил расписанную фарфоровую трубку с длинным чубуком и одними глазами улыбался на те шутки, которыми перебрасывались солдаты по поводу глазевшей на них толпы.

Все это было так же унизительно и больно видеть, как и наблюдать два года перед тем презрительную усмешку полулежавшего на мешках реквизированной для военных грузов крестьянской телеги пленного австрийца, покусывавшего соломинку и глядевшего на отступавший «с одними палками» русский пехотный запасный полк. Уже тогда я почувствовал, что государственный корабль наш посадит на смертельные рифы не революционная буря, а полная и жалкая неспособность стоявших у его рулевого колеса.

После великого поражения 1940 года многие взрослые французы плакали, глядя на идущие в плен, всего два десятилетия тому назад победоносные свои войска. Но в 1918 году у нас в городе слез не было видно: революция уже начала отвращать, и у многих назревала своя интерпретация кавуровского девиза: «Хоть с чертом, но против анархии».

И все-таки — в это невеселое утро у многих смотревших на вступление «союзников» были хмурые перекошенные лица, и никому в голову не приходило — как это нередко случалось в 1941 году — подносить немцам цветы или встречать их «хлебом-солью».

Но надо отдать им справедливость: еще не считая себя «избранным народом» и зная, что на западном фронте фатерланду приходится туго, они были рады из полуголодной Германии попасть в тогда еще вполне сытую Украину и делали все возможное, чтобы не слишком мозолить глаза аборигенам. И даже больше — быть для них приятными: по воскресеньям их военный оркестр неизменно приходил на площадь перед Городской управой и «давал концерт».

А когда совсем потеплело и открылся, как теперь говорят, купальный сезон, — как-то на широком лугу, отделявшем собственно город от речки, показались идущие гуськом, по два в ряд, немцы. Передний нес нечто вроде римского штандарта, на котором в ту пору писалось название и номер легиона и над которым утверждался его скульптурный «тотем». Немцы явно направлялись к реке.

В те легендарные времена еще не было ни принципиального нюдизма, ни в разной степени приближающихся к нему «бикини». На двух песчаных заводях, разделенных выступом берега делающей широкий поворот реки, традиционно купались на дальней — дамы, на ближней — мужчины. Последние (обычно перекрестившись) плюхались в воду, гонялись на «саженках», плескались у берега или просто стояли и сидели, глазея на природу, греясь на солнце. Все — только в костюме Адама до грехопадения (то есть даже без фигового листочка). Дамы» же делились на две категории: более молодые, смелые, самоуверенные, рожденные для того, чтобы вносить «перчик» в мужскую жизнь, входили в воду и выходили из нее, как пенорожденная Киприда, во всей своей естественной прелести, без всякого кутюрного добавления, а более взрослые (или перерослые), менее в себе уверенные, скрывали свои целюлиты под целомудренной купальной рубашкой.