Что было и что не было

…А в общем, по сравнению с теми представителями «высшей расы» — коричневыми большевиками, с которыми пришлось встретиться потом, через два десятка с лишним лет — это были скорее добродушные сентиментальные бюргеры, не столько думавшие о войне или о Западном фронте, от которого Бог их спас, сколько о том, чтобы как можно больше продуктовых посылок отправить жене в голодающий фатерланд.

Но Украина тогда еще была богата, и опять же, они за все платили.

XII

«Широка страна моя родная», и вот именно поэтому не вполне соответствуют истине знаменитые строчки Маяковского о всей России, скрученной революцией в один вихревой столб.

Так было в столицах, в больших городах, промышленных центрах, но в некоторых захолустьях и местах отдаленных (например, в Маньчжурии, где дореволюционный быт дожил до Второй Мировой) мало что по существу изменилось.

То же (хоть и не до Второй Мировой) было в нашем маленьком городке на оккупированной немцами Гетманской Украине, откуда до столицы, Киева, считалось пять часов езды поездом, и первая железнодорожная станция находилась в двенадцати километрах.

Даже гражданский клуб продолжал существовать в прежнем виде, и в нем по вечерам собирались те же преферансисты, только бывший исправник, Иов Матвеевич, был в штатском и в игре стал более рассеянным и менее вспыльчивым.

Все знали, что Гетман — это только исторический антракт, но старались не думать об этом. И опять же — кто верил тогда в долговечность большевиков? Даже они сами, по свидетельству весьма плохо кончившего Льва Давыдовича, все время «держались за дверь», чтобы в случае, если придется уходить, — как можно крепче прихлопнуть ею пальцы входящего.

Кроме того, поскольку прервалась настоящая связь между севером и югом, никто (за исключением, может быть, тайных ревкомов) не знал толком, что именно происходит «там», то есть на остальной территории бывшей Империи Российской. Кое-какие слухи о большевистских безобразиях уже ходили, но им не хотелось верить, в особенности тем, кто без скрежета зубовного встретил февральскую «зарю»…

В нашем маленьком городке и раньше намечались, но после революции отчетливо сложились три, друг для друга почти непроницаемые, как монады, общества: российское (так называемые малороссы, интеллигентные евреи, чехи, немцы из колонистов, обрусевшие поляки и т. д.), советское — вокруг Совета солдатских, рабочих и крестьянских (как называли злопыхатели — «собачьих») депутатов, в котором больше всего было рабочих и мелких ремесленников, преимущественно из еврейской бедноты, и, наконец, самое немногочисленное, к которому все прочие относились иронически — «щиро украинское».

«Союз Учащихся Высших Учебных Заведений», уцелевший, несмотря на смены режимов, принадлежал к первой группе. Не будучи политическим по замыслу, понемногу он таковым стал, так как своим существованием, а в особенности своими проявлениями (спектакли, вечера, доклады на «российской мови»), вносил поправку в самостийную легенду.

Как было уже указано, оккупанты-немцы вели себя по отношению к «союзнику» весьма корректно, в частности, никак не вмешивались в обычную жизнь города, по существу, почти дореволюционную. Гетманские власти тоже не слишком нажимали на «щирость» и нашей «культурно-просветительной активности» не мешали.

Уже не припомню, бывали ли они на наших спектаклях, концертах, вечерах, балах, но немцы на них бывали. В особенности офицеры-кавалеристы, носившие свои фуражки, как наши гусары: с мягкой (валиком) тульей, слегка оттянутой назад. А один, как говорилось тогда, весьма «тонный» («пульный») улан даже впал в настоящий роман высокой нежности с русской девушкой из нашей «труппы». Не очень красивая, она обладала, кроме застенчивости, огромными черными глазами и голосом-двойником Вари Паниной и, выступая на наших вечерах, пела «Сияла ночь», «В одни глаза я влюблена» и прочие широко известные вещи из репертуара знаменитой цыганки — всегда с неизменным и шумным успехом, от которого стеснялась еще больше и выходила на «бис» только по требованию режиссера.