Что было на веку... Странички воспоминаний

«Приснится юность»... Характерная строчка! Юность моего по­коления пришлась как раз на войну и трудные послевоенные годы. И правда что — приснилась!

УЛИЦА «ПРАВДЫ», 24

Как ярко светит «Огонек»!

Как в нем ошибок много!

Как на обложке цвет поблек!

Что за офсет убогой!

        Как очерк наш и сер и тускл!

        Как «искренен» отдел искусств!

        Как — в довершение всего

        Я Редактор говорит на «о»!

(Из шуточной поэмы 50-х годов)

Осенью 1949 года я написал рецензию на роман Валентина Ката­ева «За власть Советов» — резко отрицательную. Теперь уже не пом­ню, почему понес ее работавшему в редакции «Правды» Юрию Бо­рисовичу Лукину. Может, потому что его хорошо отрекомендовала учившаяся вместе с ним моя родственница.

Рецензию там не взяли, но разговор, помнится, был хороший, доброжелательный. Участвовал в нем и другой сотрудник отдела ли­тературы Михаил Матвеевич Кузнецов, с которым мы сильно заспо­рили, поскольку он к этому роману относился хорошо и вскоре напе­чатал в «Правде» же чрезвычайно хвалебный отзыв.

Эти несогласия и множество критических замечаний, которые Михмат (как все его дружески звали здесь, как позже — в «Лите­ратурной газете») обрушил на мой следующий опус — рецензию на повесть Веры Пановой «Ясный берег», заставили меня подумать, что, увы: от ворот поворот, как говорится.

Однако в конце разговора к полному моему изумлению Кузнецов деловито осведомился, когда он получит исправленный вариант! Не остановилось дело ни на втором, ни, если не ошибаюсь, на третьем. Бывало, я делал какие-то дополнения и поправки уже прямо в редак­ции, и однажды, сидя в комнате в одиночестве, услышал, как хозяин соседнего кабинета, театральный критик Н.А. Абалкин то ли раздра­женно, то ли брезгливо бросил Михмату:

— И что это ты с ним возишься?!

А тот все возился, и мало того — начал мне протежировать. Как- то вместе с ним в комнату вошел незнакомый мне грузный и вяло­ватый человек и, поздоровавшись, предложил зайти к нему в редак­цию журнала «Знамя».

Он не представился, и я спросил: к кому же? «Кожевников» наконец отрекомендовался он.

Редакция журнала помещалась тогда возле улицы Горького, в Ле- онтьевском переулке (тогда — улица Станиславского). Там Кожев­ников свел меня с заведующим отделом критики В.С. Уваровым И свою первую рецензию в столице я напечатал в «Знамени». Хвас­тать ею нечего: это был отзыв на сборник сатирических стихов Алек­сандра Безыменского, который я, по справедливому замечанию мое­го «крестного» — Кузнецова, изрядно перехвалил.

Вторая же моя рецензия была здесь в последний момент снята из номера. Я, конечно, очень расстроился, хотя теперь ничуть о случив­шемся не жалею. Речь в ней шла о стихотворном очерке С. Михал­кова «В музее В.И. Ленина» и тоже в похвальном тоне, хотя, сколько помню, я отмечал и холодность ряда строк, вроде нижеследующих:

Как дорог нам любой предмет,

Хранимый под стеклом,

Предмет, который был согрет

Его руки теплом!

В тот же день, когда произошла эта осечка, вечером раздался те­лефонный звонок, и секретарь правдинского отдела Надежда Алек­сеевна Кравцова, с которой я за время своих хождений к Кузнецову уже познакомился, сказала, что рецензия на повесть Пановой стоит в номере и за мной послана машина.

Весь остаток вечера и значительную часть ночи я провел в редак­ции, где снова наскоро правил свой текст, поскольку только что со­стоялось очередное присуждение Сталинских премий и «Ясный бе­рег», хотя и оказался в числе награжденных произведений, но отме­ченных только премией третьей, «низшей» степени. Возглавлявший отдел В.Р Щербина потребовал от нас с Кузнецовым, чтобы мы от­неслись к повести более критично. Я что-то вписывал, менял, ла­тал... Шли часы, сходили с круга усталые сотрудники, и в конце кон­цов со мной остался один дежуривший по отделу Юрбор (очередное редакторское прозвище) — Лукин.

Наконец нам принесли уже набранный, переверстанный и про­шедший «высокую» визу тогдашнего редактора газеты — небезыз­вестного М.А. Суслова — текст. Я стал читать и ахнул: сусловско перо почему-то вымарало целый абзац, цена коему, может быть, была и невелика, но с ним не только исчезла последовательность изложе­ния, но возник совершенно комический стык: «Коростылев (один из персонажей повести — А. Т.) — инициативный хозяин. Он самоволь­но продает совхозную телку».

Я показал это место Лукину, он бегом кинулся в типографию и в последний момент успел разделить эти фразы наивно-глуповатым, но все же спасительным «Но».

Я вернулся домой лишь под утро, с пачкой номеров свежей газеты от 23 марта 1950 года... и угодил прямо к постели тяжело заболевше­го двухлетнего сына, так что было не до «наслаждения триумфом».

Но, во всяком случае, публикация в «Правде» заметно укрепила мое положение в институте и открыла мне дверь в другие издания.

«Крестный» мой, видимо, тоже был доволен своим «выдвижен­цем» и старался привлекать меня к сотрудничеству и в дальней­шем — однако с переменным успехом.