Что было на веку... Странички воспоминаний

Нет, «черных дней», о которых говорится в песне далее, у них, собственно, и не бывало. Ну, малость заврутся, не уймут руки загре­бущие (аж родной партии огромные суммы по членским взносам не уплатят!), ну их слегка пожурят да и только, скажем, за то, что сам главный получит очень уж... выдающийся гонорар у себя в журнале. Свои же, понятные люди!

«Сие и монаси приемлют», — писалось на старинных винных чарках. Вот и какой-нибудь... да что я! — не какой-нибудь, а всемогу­щий помощник Суслова весьма небезвыгодно участвует в скандаль­ном издании в приложении к «Огоньку» собрания сочинений Мая­ковского, «бесстрашно» составленном и откомментированном все в том же «боевом» духе 1949-1953 годов. «Броня крепка», как пелось в давней песне.

Решительно «поправил» своего предшественника Софронов и в части «рекомендательной» библиографии и вообще искусства.

С полной откровенностью его «политика» проявлялась в освеще­нии журналом театральной жизни: не перечислить разносов, кото­рым подвергались театры, игнорировавшие бесконечные и «безраз­мерные» софроновские «Стряпухи».

Нет, никто из тех хитрецов и умников, которые придумали «со­слать» Анатолия Владимировича в «глухой», «не делающий погоды в литературе» «Огонек», и представить себе не мог, «какие из этого могут быть чреватые последствия», если воспользоваться одним из незабвенных словесных перлов «известного поэта и драматурга»!

Я же ушел из журнала, когда «главный», можно сказать, еще толь­ко рукава засучивал, с аппетитом предчувствуя свою будущую «гига­нтскую просветительскую работу», которую вел целых тридцать три года. («Какое сказочное свинство!» — как говорила одна из героинь Евгения Шварца).

«ЗА ГРАНИЦЕЙ». 1

Случилось так, что в советскую эпоху эти слова слились и породили третье. Впрочем, в знаменитом словаре Даля оно уже было, но сов­сем в ином, забавном значении — как «пара» к исчезнувшему ныне «заграничнику», вкупе с ним обозначая тех, «кто, скучая дома, шата­ется за границею, праздных посетителей чужих краев». Правда, судя по произведениям такого чуткого к языку писателя, как Лесков, позже оно стало приобретать новый смысл: «Нам, сударыня, заграница не указ», — говорит один из его персонажей.

В XX же веке, в СССР это существительное употреблялось ис­ключительно в значении «чужие края, зарубежье» (последнего сло­ва у Даля нет). И крайне выразительны примеры употребления это­го слова, приводимые в первом советском толковом словаре русско­го языка под редакцией профессора Д.Н. Ушакова, вышедшем в 1934 году: «Связи с заграницей. Я остался недоволен заграницей. Всю жизнь прокатался по заграницам».

Первый из них как будто прямо почерпнут из обвинительного за­ключения на процессах тех лет, где эти слова служили тягчайшей уликой. Да и два других «негативно» окрашены.

Рука не подымается «винить» за это самого Дмитрия Николае­вича, ибо, как сказано во вступительной статье, «организационное руководство» принадлежало Н.Л. Мещерякову, а «политическая ре­дактура» ·— Ф.Я. Кону с несколькими другими лицами. О послед­них что-либо сказать затрудняюсь, но Мещеряков и Кон — старые большевики. Первый в те годы был главным редактором Малой Со­ветской Энциклопедии, осуществлял надзор и над ушаковским де­тищем.

Минули десятки лет, а «связи с заграницей» продолжали фигури­ровать и в академическом словаре русского языка, изданном в 1981 году! В едкой автобиографии, которую по требованию начальства пишет герой поэмы «Теркин на том свете», Твардовский не преми­нул использовать сие живучее выражение:

Дед мой сеял рожь, пшеницу,

Обрабатывал надел.

Он не ездил за границу,

Связей также не имел.

Я уже не мог претендовать на такую кристальную безупречность, поскольку солдатом короткое время провел в Восточной Пруссии и Польше. А опричь того — и в переставших быть «заграницей» сов­сем недавно Эстонии с Литвой и на Карельском перешейке, до 1940 года принадлежавшем Финляндии.

Что касается Пруссии и перешейка, они были тогда безлюдны: население ушло вслед за своими войсками. Первое мое впечатление на бывшей финской территории — дом на берегу озера, окруженный двойным рядом колючей проволоки, где содержались пленные, сде­лавшие на стенах многочисленные надписи:

«Было остаток стариков три человека: Николай А., Вася».

«Нас под строгим конвоем увезли вглубь. Отомстите за наши страдания».

«Эвакуация пленных произошла быстро. Желаем хороших успе­хов».

А вот двумя годами ранее: «20.6.1942. Закован в цепи Е.К.»

Я написал об увиденном в армейскую газету. Первое мое напеча­танное «произведение»...

Тогда же попал в руки новогодний номер какого-то финского жур­нала. С обложки смотрел солдат с поразившим меня трагически ус­талым лицом, заставившим подумать, что и «противнику» приходит­ся солоно, а заодно — что подобное изображение наших солдат, не меньших мучеников войны, мне не встречалось.