Что было на веку... Странички воспоминаний

И вот однажды приходит в редакцию якобы перепуганное и со­болезнующее читательское письмо: что такое, дескать, случилось с Сурковым, почему он так ужасно изменился, судя по тридцать вто­рой странице? Смотрим: ба-атюшки мои, а там в заметке про зоопарк большая фотография бегемота поставлена так, что прямо под ней стоят — и выглядят подписью к снимку — слова: «Главный редактор — А. Сурков».

Забавный ляп, как тогда выражались? Ан вышло прямо-таки предзнаменование: объявился-таки вскоре у нас страшенный бегемот в роли главного редактора! И был это, как долго и почтительно значилось во всяких печатных изданиях, вплоть до выпусков «Исто­рии советской литературы», — «известный поэт и драматург» Ана­толий Владимирович Софронов.

Земляк его и тоже писатель, добрейший Владимир Дмитрие­вич Фоменко уверял, что во времена их общей ростовской юнос­ти «Толя» был хорошим парнем и даже кинулся спасать кого-то, тонувшего в Дону. Однако за несколько лет до того, как объявиться в «Огоньке», он уже был известен тем, что не только никого не спасал, а, напротив, безжалостно топил «безродных космополитов», особен­но если кто из них имел неосторожность неодобрительно отозвать­ся о его произведениях.

Написал, например, критик Данин острую статью о софроновских стихах, да еще озаглавил ее «Нищета поэзии», и надолго превра­тился в мишень для самых разнузданных обвинений в антипатрио­тических взглядах и поведении (даром, что честно воевал, а будучи в окружении, вынес на себе раненого товарища). Но уж ежели тебе по нраву не Софронов, а такой же, как ты сам, космополит Пастер­нак, — то, как сказано у Маршака, получи и распишись!

На том «карьера» критика и кончилась. Слава Богу, что человек он был талантливый и нашел себе спасительную нишу в научно-по­пулярной литературе, став автором целого ряда замечательных книг, в том числе биографий Резерфорда и Нильса Бора. Но до этого еще дожить надо было. А пока что пришлось литературу оставить.

Софронов же рос, как на дрожжах, забирая силу в руководстве Со­юза писателей и нахраписто пробивая на сцену свои пьесы. Не всегда это получалось гладко: за некоторые автора критиковали, но так ле­гонько и снисходительно, что это отнюдь не мешало его дальнейшему «творческому», а скорее — административно-хозяйственному росту. И можно только догадываться, каким кровавым и зловонным волды­рем вздулся бы он, не оборвись со смертью Сталина охотничий гон на «убийц в белых халатах» и всяких там Гроссманов и Казакевичей. Теперь же в руководстве Союза писателей пришлось произвести кое-какие замены (косметический ремонт своего рода). И хотя, как гласят преданья, Анатолий Владимирович говорил главному литера­турному вождю Александру Фадееву, торопившемуся брезгливо от­страниться от своего недавнего активиста: «Саша, я тебе еще при­гожусь!», пришлось одному из дотоле главных действующих лиц в красивом особняке на улице Воровского (прежде и теперь — Повар­ской) перебраться на улицу «Правды», 24 в «Огонек».

Для Суркова здешний редакторский пост не представлял особой ценности. Десятилетия спустя Алексей Александрович говорил мне, что умная и властная супруга Софья Антоновна во всю костерила его за то, что отдает «свой» журнал, но сам Сурков, по-моему, не очень об этом жалел — лишняя ноша с плеч! — и даже не понял, что полу­чилось, как в басне: щуку бросили в реку!

«Огонек» не только был популярен, не только платил высокие го­норары, не только издавал в приложении собрания сочинений клас­сиков, но еще и выпускал маленькие книжечки — «Библиотека «Огонька», вмещавшие то сборник стихов или рассказов, то даже це­лую повесть уже современных авторов.

Сурков мало этим интересовался, по большей части соглашаясь с кандидатурами, предлагаемыми Ступникером и Кудрейко, в чьей чес­тности и неподкупности не сомневался, а потом Георгием Алексееви­чем Ярцевым, дотоле работавшим в крупном издательстве и, возмож­но, не таким наивным идеалистом, как только что названные.

И надо отдать должное Софронову: только он понял, какую на всем этом можно делать политику — свою политику, старую полити­ку — пусть и в изменившихся условиях.

Умилительно читать в некоторых нынешних статьях пламенные дифирамбы этому «многогранно талантливому человеку, оставивше­му яркий след в отечественной литературе» (что ж, по своему «ярок» и кровавый след!), чей журнал «вел гигантскую просветительскую работу» и «был могучим центром культуры».

Что правда, то правда: Софронов превратил журнал в «могучий центр» слегка потесненных в Союзе писателей «борцов с буржуаз­ным космополитизмом», сохранивших, однако, прочные связи во вли­ятельных партийных структурах. Сам он пользовался покровительс­твом целого ряда важных сановников — от недавно «взорлившего» и быстро обнаглевшего Полянского до несменяемого Суслова. И это только шутки шутил Анатолий Владимирович, когда при од­ном из поворотов партийной политики, принесшем деятелям его тол­ка очередные преимущества, ернически изрек на каком-то собрании:

Долго в цепях нас держали,

Долго нас голод томил...